Уильям Байер - Фотография из Люцерна

– Это не эксплуатация, использовать то, что встречается вам на пути. В любом случае, судить – не мое дело. Мы обе хотим найти истину – истину с психологической точки зрения. Мне нравится, что вы опираетесь на пережитое и используете это в своей работе. Полагаю, что вы сделаете постановку и о Шанталь – как только разберетесь со своими ощущениями.

После сеанса я мчусь в школу боевых искусств и луплю грушу – пинаю, бью, наношу удары коленями.

Закончив и переодевшись, я иду в кабинет Курта Фогеля, владельца и главного тренера школы. Он бывший чемпион по тайскому боксу. Немецкий акцент, бритая блестящая голова, зеленые глаза только усугубляют его природное обаяние. Спрашиваю, слышал ли он про Мари.

Курт тяжело кивает.

– Прочитал в новостях. Ужасно. Она была настоящим бойцом, так что наверняка нападавший застал ее врасплох. Если бы нападение было честным, она дала бы негодяю отпор.

Я смотрю на него.

Ну почему, почему для него любое событие – поединок?

Он застывает.

– Тренируйся усерднее, Тесс. Учись драться. И каждый раз сообщай мне, что пришла. Если подходящего спарринг-партнера не будет, я сам встану с тобой.

Позднее, уже дома, я обдумываю сеанс с Мод. Она права. Я своего рода старьевщик: беру куски и кусочки, осколки своей и чужой жизни, собираю – и леплю из них истории. Это мой способ понять себя и окружающий мир.

Однако кое в чем доктор ошибается: когда я увидела клетку и крест, то далеко не сразу подумала о том, чтобы использовать их в своей будущей постановке. Хотя признаю – вполне возможно, на подсознательном уровне я примеряла, как их можно включить в сценарий.

Пожалуй, причина моей теперешней зацикленности на Шанталь – не архетип, который она отыгрывала, а наше с ней реальное знакомство. И ее странное поведение. И то, как ужасно все для нее закончилось. Но настоящего финала у этой истории пока нет. Ничего еще не выяснили, загадка так и остается загадкой.

Звонит Джош и зовет вечером выбраться из дома.

– Первая пятница месяца, Ночь музеев, – напоминает он. – Пойдем?

Мы встречаемся внизу. На Джоше все та же шапочка, джинсы и линялая бело-голубая футболка с надписью «Окленд». На мне – черный топ и шорты. Мы вместе с толпой неспешно идем по Бульвару, сворачиваем на Телеграф-авеню, а потом заходим в бар и заказываем коктейль из водки и грейпфрутового фреша.

Мне нравится здесь, в самом сердце Окленда. В узком длинном зале пьют, болтают, смеются люди всех возрастов. На стенах причудливые надписи, какие-то чучела рептилий и куча всякой вычурной дребедени – все это и отталкивает, и привлекает – может, потому, что противоположно минималистской эстетике, к которой я привыкла.

– Мне нравится все это вуду на стенах, – говорю Джошу.

Но музыка так гремит, что он делает знак рукой, что ничего не слышит, и я наклоняюсь к самому его уху.

– Да, словно попадаешь внутрь трехмерной инсталляции, – кричит он в ответ. – У создателей этого интерьера была явная боязнь пустоты – ценофобия.

Искусствоведческий термин в устах Джоша звучит странно. Хотя… что я на самом деле о нем знаю? Сам он из себя изображает этакого грубоватого парня, но, думаю, он куда сложнее, чем хочет показать.

Мы снова выходим на Телеграф-авеню, и Джош поворачивается ко мне.

– Там, в баре, ты так на меня посмотрела…

– Да? И как?

– Когда я сказал про ценофобию – гадала, где я умных слов нахватался.

– Судя по всему, у тебя ученная степень?

Он смеется.

– Проучился два года в Калифорнийском колледже искусств, потом бросил. Не хотел быть учителем рисования, поэтому не видел смысла убиваться ради диплома. Так что я практически самоучка. Если меня что-то интересует, я в это углубляюсь. Шанталь была такой же. Говорила, что училась в университете Сан-Франциско, сразу на психологии и германистике, но когда умерли родители, решила уйти. Поехала в Вену, там познакомилась с опытной доминатрикс, пару лет брала у нее уроки, а затем вернулась сюда и открыла собственное дело.

Мы бредем в сторону Двадцать первой улицы, где расположены сразу несколько галерей. Гуляющих здесь уже меньше, зато рестораны и кафе переполнены молодежью. Посетители пьют, едят, кого-то уже тошнит. Из-за ночи музеев центр Окленда, где с наступлением темноты обычно становится опасно, сейчас полон жизни.

Джош кивает на стаю серо-голубых крупных птиц, рассевшихся на ветке дерева.

– Ночные цапли. Говорят, из порта их прогнали чайки. Они любят фонари, здания и людей, так что центр города пришелся им по вкусу. Гнездятся на деревьях юкка. Мне они скорее нравятся, но большинству – нет. Они производят дерьмо в немыслимом количестве.

– У птиц это называется гуано.

Он хохочет.

– Ну, как ни назови…

Разговор идет так хорошо, что я снова пытаюсь распросить его про Шанталь.

– Встроенные книжные полки в моем лофте – это она заказала?

Джош напрягается.

– Забавно, что ты спросила именно о них – их тоже я делал. У Шанталь была чертова куча книг.

– И все ушло на распродаже?

– Насколько я слышал, тематическая коллекция – да. Но у нее было множество книг не по специальности – хорошие серьезные книги. Думаю, она продала их местным букинистам.

На улицах – толпы: все желают приобщиться к искусству. Две соревнующиеся группы уличных музыкантов играют по обе стороны проезжей части, создавая странную какофонию. Рэпер, стоя на платформе грузовика, вымучивает из себя несуразные строки, а обдолбанная, анорексичного вида девица со спутанными светлыми длинными волосами устроилась в заколоченных дверях магазина и бессмысленно дергает струны контрабаса.

Мы заходим в одну из галерей: внутри такое скопление посетителей, что картин почти не видно. Джош протягивает мне руку и помогает пробраться ближе к стене. Он внимательно изучает картины, а я – его. То, с каким уважением он рассматривает каждую работу, впечатляет.

– Что-нибудь понравилось? – спрашиваю я, когда мы выходим на улицу.

– Ага. Триптих. И цена приемлемая. Не то чтобы я собирался купить: у меня собственные работы девать некуда.

Насчет триптиха я согласна. Единственная приличная работа на выставке.

У него наметанный глаз , приходит мне в голову.

Галерея, затем другая, третья, десятая… В глазах рябит от картин, скульптур, инсталляций. В гараже на Двадцать пятой мы попадаем на перформанс: группа молодых актеров в черных водолазках – что демонстрирует их принадлежность к сообществу «Да пошло оно всё!» – сидя за круглым столом лакомятся побегами спаржи и с псевдосерьезными лицами декламируют анархистские лозунги. Это нелепо и смешно, – однако меня больше интригует внимание зрителей, нежели само представление.

Шепчу Джошу: