Маргарет Миллар - Загнанный зверь

— Как вы сочтете нужным, мисс Хадсон.

— Именно так, как я сказала… Сколько вам лет, Эвелин?

— Двадцать один год.

Видно, она считает меня дурой, подумала мисс Хадсон.

— Так вы хотите стать натурщицей?

— Да.

— Какого рода?

— Хочу позировать художникам. Живописцам.

— Сейчас невелик спрос на такого рода…

— У меня хорошие груди, и я не боюсь простуды.

— Дорогая моя девочка, — сказала мисс Хадсон, не скрывая иронии. — А что еще вы можете делать, кроме того, что вы не простужаетесь?

— Вы потешаетесь надо мной. Просто не понимаете.

— Чего не понимаю?

— Я хочу обессмертить себя.

Мисс Хадсон от изумления лишилась дара речи.

— И не знаю другого способа добиться этого, — продолжала девушка. — Когда я увидела ваше объявление, то подумала: пусть кто-нибудь напишет меня, какой-нибудь по-настоящему великий художник. Так что, сами понимаете, в моем желании есть смысл, если вдуматься.

Мисс Хадсон не пожелала вдумываться. Не было у нее времени хлопотать о чьем-то бессмертии: завтрашний день и без того пугал ее.

— Зачем такой молодой женщине, как вы, беспокоиться о смерти?

— У меня есть враг.

— У кого их нет?

— Я имею в виду настоящего врага, — вежливо сказала Эвелин. — Это женщина. Я видела ее. В моем хрустальном шарике.

Мисс Хадсон посмотрела на дешевенькое платье из искусственного шелка с пятнами под мышками.

— Так вы зарабатываете на жизнь, предсказывая судьбы?

— Нет.

— Чем же вы занимаетесь?

— На данный момент я без работы. Но если понадобятся деньги, я смогу добыть их. Достаточно, чтобы заплатить за ваш курс.

— Вы понимаете, что у нас производится запись на очередь? — солгала мисс Хадсон.

— Нет-нет, я думала…

— Я с удовольствием внесу вас в список очередности. — «На этом пока и остановимся. Мне ни к чему частица вашего бессмертия. Да и ваш хрустальный шарик». — Как пишется ваша фамилия?

— Меррик.

— Эвелин Меррик. Двадцать один год. Адрес и номер телефона?

— Не могу сейчас вам сказать. Завтра я съезжаю с квартиры и еще не решила, где буду жить.

Адреса нет, отметила мисс Хадсон в записной книжке. Хорошо. Это послужит прекрасным поводом не звонить ей.

— Я позвоню вам, как только устроюсь на новом месте, — сказала Эвелин. — Тогда вы сможете сообщить мне, когда откроется вакансия.

— Возможно, это случится не так скоро.

— Все равно я попытаюсь.

— Да, — сухо сказала мисс Хадсон. — Я верю, вы попытаетесь.

— Я позвоню вам, скажем, через неделю.

— Послушайте, Эвелин. На вашем месте я бы еще подумала насчет позирования художникам, я…

— Вы не на моем месте. Я позвоню через неделю.

— Неделя истекла вчера, — сказала мисс Хадсон Блэкширу. — Она не позвонила. Не знаю, радоваться мне или сожалеть.

— По-моему, радоваться, — сказал Блэкшир.

— Пожалуй, я и радуюсь. Она какая-то чокнутая. Видит Бог, мои девицы звезд с неба не хватают, ни одна из них не тянет на коэффициент умственного развития, сравнимый с баскетбольным счетом. Но они не с придурью, как она. Догадываетесь, о чем мне хотелось бы узнать, мистер Блэкшир?

— Нет.

— Я хотела бы знать, что она увидела в зеркале и что ее так загипнотизировало. Что она там увидела?

— Себя.

— Нет, — покачала головой мисс Хадсон. — Это я видела ее. Она же видела кого-то еще. Мороз по коже продирает, верно?

— Нет, не особенно.

— А меня — да. Я ее пожалела. Подумала: допустим, это одна из моих дочерей; так как со мной что-то случилось, пока они еще не выросли, они пустились… Ладно, не будем об этом. Меня подобные мысли угнетают. К тому же я ничем не больна и машину вожу аккуратно. А еще у меня есть сестра, которая вполне могла бы позаботиться о моих детях, если бы со мной что-то случилось. — Внезапно разозлившись, мисс Хадсон потянулась вперед и хлопнула ладонью по изящной сиренево-белой столешнице своего письменного стола. — Черт бы побрал эту девицу! Бьешься, бьешься долгие годы, стараясь, чтобы жизнь была как можно лучше, и не думая о смерти, а тут — на тебе! Приходит какая-то свихнувшаяся с безумными мыслями о смерти, и ты не можешь выбросить их из головы. Несправедливо. Шкуру бы с нее спустить. Я жалею, что попыталась помочь ей.

Блэкшир поднял брови:

— Как именно вы помогли ей, мисс Хадсон?

— Может, и не помогла. Но попыталась. Я видела, что она вот-вот сломается, и назвала ей одного человека. Подумала, он даст ей какую-нибудь работу, чтобы она могла перебиться, пока не придет в чувство, если вообще придет.

— А что за работа?

— Работа натурщицы. Он художник, причем хороший, то есть умеет сводить концы с концами, учит других. На уроках использует натурщиц, необязательно хорошеньких девушек, но всяких, какая бы ни была фигура. Я подумала, что никакой беды не будет, если я пошлю к нему Эвелин. Может, ему приглянутся мочки ее ушей, или ее большие пятки, или еще что. Этот Мур ценит всякие мелкие детали.

— Мур?

— Харли Мур. Его студия — на Палм-авеню, недалеко от Сансета, возле бульвара Санта-Моника.

— Она действительно когда-нибудь позировала, не знаете?

— Она сказала, что да. Выполняла какую-то работу для Джека Теролы. Он держит фотографию кварталах в десяти к югу отсюда. О нем я очень мало знаю, кроме того, что он хорошо платит. Заготавливает иллюстрации для религиозных журналов, — знаете, такие картинки, где жена с ужасом видит, как ее муж целует свою секретаршу, или где молодую учительницу воскресной школы хватают в объятия на хорах церкви, и прочее в том же духе. Моя младшая все время читает эти журналы. Я из кожи лезу вон, чтобы отучить ее от них. Такие журналы создают у подростков неправильное представление о мире: они начинают думать, будто все боссы тискают своих секретарш или на всех учительниц воскресных школ нападают на хорах церкви. А ведь это не так.

— Надеюсь, нет.

— Ну вот, видите, куда мы пришли?

Блэкшир точно не знал, куда он пришел. Зато знал, куда пойдет.

Очевидно, средства достижения совершенства давали больше прибыли, чем конечные результаты этого процесса: мисс Хадсон могла позволить себе украсить свою резиденцию изразцами и панелями красного дерева; заведение Теролы представляло собой оштукатуренный домишко между улочкой с односторонним движением под пышным названием Джакаранда-лейн и ветхим четырехэтажным каркасным домом, разгороженным на отдельные квартиры. На матовом оконном стекле была сделана по трафарету черная надпись:

ДЖЕК ТЕРОЛА — ФОТОАТЕЛЬЕ

ХОРОШЕНЬКИЕ НАТУРЩИЦЫ

ЖИВАЯ НАТУРА ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЬСКИХ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СЪЕМОК

СТУДИИ ДЛЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОМПОЗИЦИЙ

ЗАХОДИТЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ

Блэкшир вошел. Несмотря на ряды картотечных шкафов и образцы работ Теролы, украшавшие стены, приемная ателье выглядела как гостиная чьего-то дома, чем она раньше и была. В одном из концов комнаты был камин красного кирпича, не топившийся и настолько заброшенный, что он казался дырой в стене, которую безалаберный каменщик забыл замуровать. Справа от камина размещалась отделенная занавесками спальня. Занавески не были задернуты, и можно было видеть часть ее обстановки: коричневое кожаное кресло со сморщенным от старости сиденьем, кровать для дневного отдыха, наполовину прикрытая старомодным шерстяным одеялом, а над ней — то самое окно с надписью. Вид спальни напомнил Блэкширу его детство на Среднем Западе — у всех мало-мальски зажиточных людей была «солнечная веранда», где летом было невыносимо жарко, а зимой дьявольски холодно, веранда ни на что не годилась, ее строили только для престижа.