Джеймс Дики - Избавление

Я повернул голову – повернулся к скале, к стене, к своему положению, пытаясь представить себе высоту скалы – насколько высокой она казалась при дневном свете? И оценить, сколько же мне еще предстоит карабкаться. Я решил, что наверняка преодолел уже по крайней мере три четверти подъема. А если стану во весь рост, упираясь ногами в край расщелины, где лежу, это даст мне еще метра два продвижения вверх, подумал я.

А действительно, почему не сделать так? Прямо надо мной небольшой выступ, и если мне удастся взобраться на него, кто знает, какие это откроет возможности? Я позволил своей руке выползти из расщелины и пропутешествовать по ее верхнему краю. Что ты даешь мне? – сказал я. То, что я нащупал, радовало. Было похоже, что я смогу взобраться на выступ над этим краем – нужно будет двигаться влево, а там – приготовиться к смертельному трюку к моменту, когда смерть, в буквальном смысле, будет совсем рядом. Но это ничего. За последние несколько часов я пережил много таких мгновений: мне приходилось принимать решения, которые могли привести к смерти, мне пришлось, спасаясь от смерти, хвататься пальцами за ничто, за шероховатости скалы, напрягать все мускулы, сражаясь с камнем.

А где Дрю? Он когда-то говорил – и это была единственная интересная мысль, которую мне удалось услышать от него, – что лучшие гитаристы – слепые: преподобный Гэри Дэвис, Док Ватсон, Брауни Макги. У них развилось особое тонкое чувство осязания, значительно более тонкое, чем у зрячих. У меня тоже развилось такое чувство, сказал я. Разве это не свершение – взобраться так высоко? И удалось мне это, в основном, благодаря чувству осязания – ведь я карабкался в темноте.

Интересно, Бобби и Льюис – все там, внизу? Льюис все так же втирает голову в песок? А Бобби сидит рядом с ним и думает, что ему делать? И голову обхватил руками? Сцепил зубы? Верит ли он в то, что нам удастся отсюда выбраться, несмотря ни на что?

Кто может на это ответить? Мы составили план действий – но это пока все, что мы смогли сделать. Если он не сработает, то, наверное, нас всех убьют. А если никто по нам стрелять не будет и если мне удастся благополучно спуститься отсюда, мы поплывем вниз по течению в байдарке, доберемся до Эйнтри, потом приедем домой, отдохнем несколько дней, чтобы прийти в себя, сообщим, что Дрю утонул. А потом вернемся к нашей обычной жизни – и незаметно состаримся. Но пока мы должны доиграть наши роли в этой пьесе до конца.

Я должен сыграть роль убийцы. Мне предстояло убить человека, может быть, двоих. А пока я лежу животом вверх, забравшись в расщелину в скале, высоко над рекой, в руках у меня холодное стекловолокно лука, и от меня зависит, как все будет разыгрываться дальше.

В своем воображении я уже представлял, что вылез наверх. Все разворачивалось, как в старинной кинокартине, в конце которой каждый получает по заслугам. Там, наверху, все заросло деревьями и кустами, – по крайней мере, так казалось снизу. Мне хотелось представить себе, что я буду делать, когда выберусь наверх, что-то конкретное. И лежа в расщелине, я стал раздумывать над тем, что мне нужно будет сделать в первую очередь – после того, как я окажусь, наконец, наверху скалы.

Я вынужден был признаться себе, что в глубине души не верил, что меня там подстерегает какая-то опасность, что человек, убивший Дрю, будет дожидаться всю ночь, чтобы утром снова стрелять по нам. Но тут вспомнил, что говорил Бобби. И меня снова охватило беспокойство. Я исходил из предположения, что так поступал бы сам, если бы был на его месте. Я снова все проиграл в уме и пришел к выводу, что был прав. У этого человека – кто бы он ни был – было значительно больше оснований убить всех нас, чем позволить нам убраться отсюда живыми. Мы все должны сыграть свои роли до конца.

Я повернул голову и, глядя в нависающий надо мной черный камень, сказал себе: когда я вылезу наверх, первое, что сделаю – не буду думать о Марте и о Дине; я не буду вспоминать о них, пока снова их не увижу. А потом я подойду к краю и осмотрюсь, хотя будет еще темно. После этого похожу вокруг, очень тихо, и буду высматривать его, вынюхивать его, словно какое-нибудь животное. Какое животное? Не имеет значения. Как змея. Важно лишь, чтобы меня не было слышно и чтобы мой укус был смертелен. Может быть, я смогу убить его, пока он спит. Это было бы самым легким, но смогу ли я действительно это сделать? Как это сделать? Выстрелом из лука?

Или ударом ножа из магазина спортивных товаров? Смогу ли я такое сделать, спрашивал я себя.

Хорошо, а как быть с моей предполагаемой прогулкой по ночному лесу? Если я отойду слишком далеко от реки и перестану слышать ее шум, я почти наверняка заблужусь. А что тогда? Идти по кругу? Какому кругу? Как ориентироваться? Как определять в ночном лесу, что идешь по кругу? По кругу, да еще и темноте, да еще о лесу? Я так не умею. И если я действительно заблужусь – тогда все пропало.

Но я вполне мог вообразить себя в роли убийцы. Наверное, потому, что у меня не было четкого осознания того, что мне действительно придется кого-то убивать. Но все-таки... Если он расположится близко к краю скалы – а ему так или иначе придется это сделать, – шум реки в стенах ущелья позволит мне подобраться к нему достаточно близко... ну, по крайней мере, на такое расстояние, с которого я смогу стрелять наверняка. Мне хотелось убить его точно так же, как Льюис убил того, другого: я хотел бы, чтобы он ни о чем не подозревал до того самого момента, когда вдруг почувствует страшную боль в груди и увидит стрелу, пронзившую его насквозь, попавшую ему в спину, прилетевшую неизвестно откуда.

А это будет весьма непросто, подумал я. В лесу, с болтающимися перед носом листьями, с неожиданными порывами ветра... Слишком рискованно, слишком много случайностей, которые могут все испортить... Нет, так не получится. Я понял это, и чем больше я думал, тем больше убеждался в том, что так ничего не получится.

Ну, тогда как, художественный руководитель? Что будешь делать, консультант по графике? Какой у тебя эскиз? Общая задумка такова: убить его выстрелом в спину, где-нибудь у края скалы. Почти наверняка он уляжется на землю, чтобы удобнее было вести стрельбу вниз, по реке. Когда человек готовится к стрельбе, он проходит несколько этапов сосредоточения. И когда он полностью сосредоточится, я попробую подобраться к нему метров на десять и постараться послать стрелу куда-нибудь под ребра – на таком расстоянии я вполне могу рассчитывать на мою неповрежденную стрелу и на высокую точность стрельбы... А потом развернусь и убегу в лес, сяду и буду пережидать какое-то время, пока он не умрет.

Что делать дальше, я себе пока не представлял. Все было уже предрешено, как это бывает во сне, но ощущение предрешенности возникало лишь потому, что реальность того, что должно было произойти, была еще очень далекой. Я находился приблизительно в том же расположении духа, как и тогда в лесу, когда отправлялся в тумане охотиться на оленя. Все, что я намеревался проделать, казалось правильным, но пока это происходило в моем воображении. И мне становилось не по себе, когда я думал о том, что, столкнувшись там, наверху, с человеком, вооруженным ружьем, мне придется проделать это все в действительности.