Аделин Дьедоне - Настоящая жизнь

Приторный запах сделался сильнее. Казалось, он исходит из живота Мускатки и заполняет всю земную атмосферу. Я никак не могла уразуметь, как может такая маленькая козочка производить столько запаха.

Мать встала на четвереньки и начала целовать козлят. Два мальчика. Она обцеловывала их липкие тельца, терлась о них лицом.

Потом, не вставая с колен, она обернулась ко мне (лицо ее было перепачкано околоплодными водами) и объявила:

– Назовем их Кумин и Паприка.

В следующие дни было жарко. Белое солнце шпарило с пустого высокого неба.

Отец нервничал. Он возвращался с работы, хмуря лоб. Я уже заметила, что он становится таким, если долго не ездил на охоту.

Он хлопнул входной дверью, бросил ключи и сумку, потом начал искать… повод, чтобы выплеснуть весь накопившийся гнев. Он заходил во все комнаты, внимательно осматривал все углы, пол, мебель, мать, Жиля, Коко и меня. Вынюхивал, как гончая собака. В эти моменты мы все понимали, что нужно разойтись по комнатам, замереть, исчезнуть. Но мать не могла этого сделать, она должна была готовить еду. Иногда он удовлетворялся тем, что злобно бурчал что-то себе под нос, и отправлялся на свое место перед телевизором. Так могло продолжаться несколько дней подряд. Атмосфера накалялась.

И в конце концов он всегда находил, к чему придраться.

– Это еще что?

Свой вопрос он обычно задавал тихо, едва слышно.

Мать знала: что бы она ни ответила, будет плохо. Но она всегда отвечала.

– Макароны с сыром и ветчиной.

Он по-прежнему говорил тихо-тихо.

– А почему ты приготовила макароны с сыром и ветчиной?

И чем тише он говорил, тем ужасней был грядущий гнев.

Я думаю, для матери именно этот момент был самым страшным. Когда она знала, что это вот-вот случится, а он смотрел на нее в упор, наслаждаясь ее страхом. Он представлял дело так, словно все зависело от ее ответа. Это была такая игра. Но мать проигрывала в ней при любом исходе.

– Ну потому что все их любят, и потому…

– КТО ЭТО ВСЕ? КТО ЖЕ ЭТО ТАКИЕ «ВСЕ»?

Все, партия. Теперь она могла надеяться только на то, что гнев отца выльется исключительно в крик. Вернее, это скорее заслуживало названия «рев». Голос отца был оглушителен, он вырывался из глотки и пожирал мать целиком. Он разрезал ее на кусочки, и эти кусочки исчезали один за другим.

И мать соглашалась окончательно исчезнуть.

А если рева оказывалось недостаточно, в ход вступали кулаки. Они работали до тех пор, пока гнев окончательно не покидал отца. Мать после этого всегда неподвижно лежала на земле… Она была похожа на пустую наволочку.

После этого мы могли быть уверены, что у нас впереди несколько недель спокойной жизни.

Думаю, отец не любил свою работу. Он был бухгалтером в том самом парке аттракционов, который привел зоопарк к краху. Как говорится, «сильные поедают слабых». Казалось, ему это нравится. «Сильные поедают слабых».

Мне казалось невероятным, что отец работает в парке аттракционов. Утром, когда я уходила в школу, я говорила себе: «Мой отец проведет целый день в парке аттракционов».

Мать не работала. Она занималась козами, садом, Коко и нами. Ей было наплевать, есть у нее личные деньги или нет. Пока можно было оплатить по кредитной карте.

Казалось, мать совсем не смущает пустота. И отсутствие любви в том числе.

Грузовичок мороженщика так и оставался долгое время припаркованным возле нашего дома.

Я по этому поводу задавалась множеством вопросов.

Кто будет в нем убираться? И когда там наконец уберутся, что сделают с ведром, в котором вместе с пеной и водой окажутся кровь, кусочки костей и мозгов? Выльют ли воду на могилу старика, чтобы все его кусочки были вместе?

И растаяло ли все мороженое, которое было в холодильнике?

И если оно не растаяло, будет ли кто-то его есть?

И может ли полиция посадить в тюрьму девочку за то, что она попросила крем шантильи на мороженое?

И расскажут ли они об этом отцу?

Дома мы никогда не говорили про смерть старого мороженщика.

Может быть, мои родители подумали, что лучшей реакцией будет сделать вид, что ничего не произошло.

Или может быть, они подумали, что рождение козлят отвлекло нас и мы забыли про лицо, превратившееся в кусок мяса.

Но я думаю, что в действительности они об этом даже не задумывались.

Жиль за три дня не произнес ни слова.

Я не решалась даже взглянуть в его огромные зеленые глаза, потому что уверена была, что увижу в них крутящийся на повторе фильм про взрывающееся лицо.

Он больше не ел. Картофельное пюре и рыба в панировке стыли на тарелке.

Повсюду веяло приторным духом Мускаткиного чрева.

Я думаю, что на самом-то деле веяло в основном в моей голове. Но я сохранила от этого лета воспоминание об этом прилипчивом, стойком запахе, который преследовал меня даже во сне.

Стоял июль, но ночи казались темнее и холоднее, чем зимой.

Жиль приходил ко мне в кровать каждый вечер. Зарываясь носом в его волосы, я практически слышала его кошмары. Я бы отдала все на свете за то, чтобы повернуть время вспять, чтобы вновь вернуться в тот момент, когда я заказала мороженое. Я представляла себе эту сцену тысячи раз.

Сцену, когда я говорю мороженщику: «Шоколад-страчателла, в рожке, пожалуйста, месье».

И он спрашивает меня: «Сегодня без шантильи, мадемуазель?»

И я отвечаю: «Нет, спасибо, месье».

И мою планету не засасывает черная дыра. И лицо старика не взрывается перед моим домом на глазах у моего маленького брата. И я вновь слышу «Вальс цветов» на следующий день и все следующие дни, и история на этом заканчивается. А Жиль – улыбается.

Я вдруг вспомнила фильм, который видела когда-то давно, в нем ученый, немного сумасшедший, изобрел машину, с помощью которой можно путешествовать во времени. Он построил ее из какой-то старой колымаги, там была куча проволоки, и надо было ехать быстро-быстро. Но у него получилось.

Тогда я решила, что я тоже изобрету машину, и буду путешествовать во времени, и наведу порядок во всей этой истории.

Начиная с этого момента я стала видеть свою жизнь не более чем тупиковой ветвью развития, черновиком, который нужно переписать набело, и мне стало как-то полегче.

Я сказала себе, что, пока машина еще не готова и пока еще невозможно вернуться назад в тот момент, мне необходимо выдернуть братика из безмолвия.

Я привела его в лабиринт, прямиком к Бумбуляке.

– Садись.

Он покорно сел.

Я заняла место за рулем, встала коленями на сиденье и стала изо всех сил прыгать на нем. Я трясла машину сильно, как никогда.

– Бумбуляка! Бумбуля-аааака! Бумбуля-аааааака! Давай, Жиль! Бумбуля-аааака!

Он сидел рядом безучастно, не реагируя ни на что, и его большие зеленые глаза были пусты. Он выглядел таким усталым…