Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив

Корректор Екатерина Александровна Тебенькова

Фотограф Danyi Renato

© Семён Владимирович Колосов, 2020

© Danyi Renato, фотографии, 2020

ISBN 978-5-4485-2843-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ничто не нарушало безмолвной тишины холодного вокзального зала, который замер вне времени, нерушимо сохраняя в себе пережитки былых времён: плитку, покрытую пепельно-серой пылью с резкими грязными следами от ног; чугунные радиаторы, застывшие в упрямом ледяном ознобе; электрические лампы, никчёмно свисавшие с потолка и большие арочные окна, по мере своих возможностей пропускающие с улицы болезненный от свинцовой облачной пелены свет, который хило и с неохотой освещал это помещение, гуляя по пустынно-заброшенному залу, охваченному мертвецкой неподвижностью; и даже единственное живое существо солидарно подчинялось этой покойницкой атмосфере, бездвижно замерев в одной позе как чучело, крепко вцепившись в иссохшую ветку острыми когтями и блестя чёрными перьями, при этом гордо задрав свой костяной вороний клюв.

Ветер, как будто исполняя демоническую клятву, поднимал с земли снег, обращая его в пургу – смесь из воздуха и замёрзших капель воды. Он, как средневековый алхимик, творил невообразимое, перемешивая между собой всё, что попадает под руку. Снег валил с небес, но не падал на землю. Безумный круговорот подхватывал его на излёте и снова вздымал ввысь, истерически расплёскивая белые крупицы по свету. Прежде чем достичь земли, снег проходил через несколько кругов этого сумасшедшего цикла, взлетая то вверх, то вниз, то вверх, то вниз… то вверх, то вниз… И только после девяти кругов бушующего ада он, изнемождённый от усталости, послушно оседал на белый покров или, если повезёт, на пышные ветви елей. Всё было покрыто снегом. Зима ещё не успела начаться, а уже казалось, что кроме снега не существует ничего. Поля, некогда насыщенные клокочущей жизнью, теперь были покрыты белым саваном, из под которого редко, как на пепелище, торчали сухие обломки жёстких травяных стеблей. Лес, некогда служивший кровом для тысяч живых тварей, теперь с позором побеждённого косился под натиском одуревшего ветра. Небо, с которого всё лето струилась голубая глазурь и сияющий солнечный мёд, теперь было в молочно-сером дыму от того пожара, которым выгорела осень и унесла с собой весь ток летней жизни. Всё было мертво и бездушно.

Одна только лисица нарушала недвижимое бытие природы. Аккуратно макая лапы в снег, она бежала по полю, стремясь добраться до леса. Её рыжая шкура, взлохмаченная вьюгой и измокшая от снега, огнём выжигала белую гладь равнины. Заметив её, ветер со стремительной злобой ударил ей в бок, прогоняя с заснеженных просторов, дабы её природная яркая красота не рушила сложившуюся цветовую гамму. На этой палитре холодных цветов она была лишней гостьей.

Прогнав зверя, ветер устремился в небо, возвышаясь над необъятными просторами. Он поднялся до полёта птиц и уже там подхватывал густые хлопья бесконечного снега, увлекая их в свой безумный карнавал. Он кружился и пел. Он падал вниз, вдребезги разбиваясь о заснеженные долы, затем отряхивался, собирался с силами и вновь, подхватывая снежинки, крутился в сумасшедшей пляске, навеянной ему демонической музыкой сродни симфонической пьесе Ференца Листа, носящей название Totentanz или «Пляски смерти». Ветер мигом взвивался бешеным вихрем, но тут же оседал, успокаиваясь… Казалось, что вот он уже стих насовсем, и его лёгкие дуновения свидетельствуют об усталости. Но это его успокоение лишь передышка перед новым витком стремительного порыва и энергичной пляски. Он скакал всё быстрее и быстрее, ускоряя свой ритм, до мурашек закручивая свой танец, и снова разом обрывался. И опять покой… опять размеренное дыхание, но и это – только обман. В один миг он срывался, как цепной пёс, и снова начинал плясать на клавишах своего невидимого фортепиано, а воздушные скрипки вторили его шальному кружению. И опять он сходил с ума от этой музыки, то замирая, то резко убыстряясь, и этот танец был ритуалом ликования над побеждённой природой.

Никто не отвечал ему. Он был один; это был его праздник. Только грузный филин, пристроившись на массивной ветке ели, следил за его танцем флегматичным взглядом, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, и силился узнать те места, что некогда так беззаветно кормили живность, беспечно плодящуюся на обильной земле. Казалось, ещё недавно эти поля и леса были усеяны зелёной, пульсирующей жизнью травой. Вся эта биомасса жила, цвела, благоухала. И в один миг, какой-то стремительный и необратимый, она превратилась в стареющую, черствеющую жёлтую труху. Листья опали, трава повяла, и один лишь дождь лил слёзы все сорок дней, вспоминая тёплую любовь лета, которое уже гнило в оврагах, на полях и лесах. Всюду были следы его смерти, и может потому дождь – этот преданный друг жизни, беспрестанно заливал всё слезами, топя остатки лета в сырой клокочущей массе воды и перегноя. Долги были его слёзы, но и они не могли длиться вечно. Смерть, стоявшая на пороге, вошла в дом, и наступила зима. Всё умерло. Застыли слёзы дождя, белой пеленой накрыло останки лета. И теперь только филин, как и любая живая тварь, скорбел по сытым летним дням, и их кончина была для него трагедией. Он не мог более смотреть на глумление ветра; сорвался и исчез в глубине леса.

Но что мог дать теперь ему этот лес? Некогда молодой и могучий, он, сгорбившись под тяжестью снега, перенесённых утрат и тягот, был теперь почти таким же мертвецом, как и всё вокруг. Среди деревьев ещё шныряла дичь, пытаясь высосать последние соки, но и их запасы неустанно таяли, не предвещая ничего хорошего. Лес уже не напоминал пиршественный стол, за которым каждый находит своё место, и никто не бывает обделён. С тупым упрямством стояли стволы, и не было в них ни единого намёка на жизнь. Их кривые пальцы, изломанные от предсмертного ужаса, шатались от завываний зловещего ветра. Северная тоска окутала их и погрузила в летаргический сон. И теперь они, сверху донизу выбеленные белой извёсткой инея и облепленные громадными перьями снега, стояли подобно снежным големам, ждущим своего часа, чтобы пробудиться, когда могучая рука неведомого властелина повелевающим жестом разбудит их от древней спячки, и они зашагают навстречу ледяной бездне, подчиняясь его загадочному приказу. Не Хель ли отдаст им этот приказ? Не будет ли она, повелительница мёртвых, тем властелином, что скомандует им, лишь для того, чтобы смешав с армией мертвецов, поднятой из Хельхейма, повести их на штурм сказочного Асгарда?