Николай Rostov - Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе

Первый – не смертельный, но тяжелый.

От второго выстрела у обоих противников на следующий день голова от похмелья болит.

Третий выстрел смертельный!

Ведь не жизнь он у противника отнимал, а честь его, а это было пострашнее смерти.

Бывали случаи, что некоторые его противники тут же, после его этого выстрела, просили своего секунданта пистолет ему зарядить – и стрелялись. «Что ж, – говорили про таких, – храбрец, но подлец. Редко бывает».

Сам же Бутурлин был не единожды ранен, два раза тяжело.

Бутурлина граф Большов дома не застал.

– А барыня не принимают! – заявил ему строго швейцар и выговорил не без укоризны: – По четвергам – и только по особым приглашениям. – Вот как! К государю без доклада в любой день, а к мадам Бутурлиной – только по четвергам и по особому приглашению. И на сенаторский мундир золотом шитый даже не глянул, на звезды его алмазные. Отвернулся от графа и пробурчал: – Ходят тут всякие, а потом перед барином ответ держи.

– Превесело! – воскликнул Мефодий Кириллович и спросил: – И много, братец, к твоей барыне ходят, когда барина дома нет?

– Вы первый, ваше сиятельство, – ответил швейцар. – Охотникам барин давно охотку отбил!

– А ты, братец, все же барыне доложи, что граф Большов хочет переговорить с ней по важному делу, – строго сказал ему Мефодий Кириллович и вздохнул не без сожаления: – Стар я до амурных дел и дуэльных приключений. – И серебряный рубль в ладонь его вложил.

– Иван! – позвонил швейцар в медный колокольчик. – Доложи барыне, что граф Большов принять его просит по государственном делу!

– Сей момент, – вынырнул на парадную лестницу ливрейный лакей из боковой двери и тотчас скрылся за ней.

Через минуту появился вновь и проводил графа в гостиную.

– Барыня просят ее подождать, – сказал почтительно. – Одеваются! – И оставил его одного.

Барыня одевалась полчаса.

– Милый граф, какими судьбами? – влетела она в гостиную, словно воздушное перышко, подхваченное ветром. И закружила его в своем вихре: – Милый, милый граф, как я вам рада! И что же вы нас стороной все обходите?

– Право, мадам, – растерялся Мефодий Кириллович, глядя на нее и целуя ей руку.

– Жаннет! – засмеялась она укоризненно. – Для вас, граф, я по-прежнему… Жаннет.

– Жаннет, – проговорил граф восхищенно, – вы так же ослепительно хороши. Нет, еще лучше прежнего. Богиня! – И вздохнул сокрушенно: – Я погиб окончательно.

И действительно, она была лучше той прежней Жаннет, что изображала когда-то древнегреческих нимф в балете под бесцеремонное лорнирование ее стройных ножек и детских яблок грудей.

И действительно, превратилась в богиню и была изумительно хороша – и недоступна в своем белом прозрачном платье, сшитом по тогдашней моде в древнегреческом стиле, сквозь которое светилось ее легкое гибкое тело.

– Превесело, – удивленно произнес он и добавил насмешливо: – Не в коня корм.

– О ком вы, граф? – настороженно спросила Жаннет и прикусила свою нижнюю губку.

– О себе, – ответил он печально. – Впрочем, – продолжил серьезно, – я к вам, Жаннет, по делу.

– Я слушаю вас, Мефодий Кириллович, – сказала она без жеманства. – Да вы присаживайтесь, – усадила его в кресло и села напротив. – Я вас очень внимательно слушаю – и буду рада, если смогу вам помочь. – И ее ясные глаза засветились, как синее безоблачное и бездонное небо.

– Я надеюсь, – улыбнулся граф насмешливо, – поможете не так, как в одна тысяча восемьсот шестом году помогли. Тогда вы таких мне выдропужских кружев наплели, что я до сих пор их превесело вспоминаю.

– Не я одна вам их плела, граф, – улыбнулась в ответ Жаннет.

– Но первой «кружевницей» все-таки вы, милая Жаннет, были! Ну и… Павел Петрович, разумеется, – добавил вкрадчиво. – По его рисунку вы все эти узоры выводили. – И добавил не без лукавства: – Насилу в них разобрался – и распустил.

Да, выдропужские «кружева», откровенно говоря, были «превеселые». И распустил их граф весьма и весьма мудро, когда ему «наскучило» их «милое» и вздорное «плетение» – и прочее, и прочее, и прочее.

Лгали все! Но, что удивительно, дудели, как говорится, в одну дуду – и разобраться в этом было невозможно. Это было выше его человеческих сил. Его даже пытались обольстить. Жаннет и пыталась. А ревнивец Бутурлин чуть на дуэль не вызвал.

А как его на воздушном шаре катали? Ах, как его катали!

И там, на высоте птичьей, потребовали от него принять этот шар в качестве вещественного доказательства их невинности в деле о двадцати пяти погибших фельдъегерях. А когда он отказался наотрез принять его и в качестве доказательства – и в другом качестве, чуть на землю с него не сбросили. И это переполнило чашу его терпения. И он учинил Жаннет, а потом всем остальным, свой последний допрос.

– Милая Жаннет, – заявил он ей твердо и строго, – неужели вы не понимаете, что я хочу всем вам помочь, а вы путаете себя и следствие? И не могу же я бесконечно выслушивать все ваши глупости, – продолжил устало, – что некто Пушкин Александр устроил все это. Я навел справки. Этому Пушкину отроду семь лет. А по вашим словам… он волочился за всеми вами, играл в карты, чуть ли не стрелялся с драгунским ротмистром Марковым из-за моей племянницы Катишь, даже тайно с ней обвенчался! 6 6 См. мой первый эпиграф к этой главе. И все эти небылицы лишь для того, чтобы покрыть убийц.

– Не верите? – неподдельно возмутилась Жаннет и капризно топнула ножкой, проговорила насмешливо: – Так придумайте сами, кто убил фельдъегерей! – И засмеялась: – А мы это все подтвердим своими показаниями. Но, чур, чтоб никто не был виноват. – И добавила серьезно: – А про Пушкина зря не верите. Все истинная правда. Но он, конечно, их не убивал. Вы здесь правы.

– А я ведь знаю, кто убил тех фельдъегерей! – заявил вдруг граф. – И знаю, почему они это сделали. И знаю, почему вы все их выгораживаете. И не бойтесь, я вас не выдам. Грех на душу не приму. Их не вернешь, а вам жить и жить. И я придумал, как всем вам выкрутиться.

– Правда? – изумилась Жаннет.

– Правда, – заверил он ее. – Я и с Павлом Петровичем это обговорил. И надеюсь, что вы, милая Жаннет, дадите слово, что это останется между нами. И никто никогда…

– Я даю вам это слово, милый граф! И, право, я бы тотчас изменила Бутурлину с вами, если бы вы не были влюблены в Мари, как и он. Я верно поняла вас? Нет?

– Превесело вы меня поняли, Жаннет, – улыбнулся граф Большов. – Превесело. – И на этих словах следствие об убитых двадцати пяти фельдъегерях он закрыл.

Все списали на сгоревшего зимой в своем доме корнета Ноздрева.

Думаю, вы сейчас недоуменно пожали плечами. С чего бы это граф таким добреньким оказался? Поди, подмазали его?