Лев Протасов - Красные озера

Жители разузнали об этом замысле, из случайных разговоров да обмолвок по крупицам собрали все сведения да тут же подняли чужака на смех, потому как всю жизнь внутри разрушенной горы прожили, но что-то ни о каких глупостях навроде руды не помышляли. Препятствия чинить они, конечно, не стремились, а вот поиздеваться могли запросто. К примеру, когда Радлов отправлялся бродить по холмам, какой-нибудь пьянчуга обязательно кричал вдогонку:

– Что, Радлов, нашел свою нефть? – после чего принимался хохотать, как умалишенный. Примечательно, что пьянчужки эти чередовались, будто некий негласный дозор, однако выкрикивали всякий раз одно и то же – то ли ум нетрезвый скуден на выдумки, то ли сговорились все.

Только нипочем все было Радлову – ежедневно на восходе солнца отправлялся он к зубчатым глыбам, торчащим из-под земли вокруг поселка. Карабкался по крутым откосам, выдирал голыми руками засохшие корневища деревьев, рвал кустарник. Ворочал огромные валуны, разламывал камни в крошку, ползал по склонам – неуклюжий и жуткий, словно доисторический ящер – да все искал, искал, искал. Уж неизвестно, на что он опирался в своих исследованиях: то ли на опыт прошлых лет надеялся, то ли познания какие имел академические, а то ли чутью доверял.

Прошло время, позабыли все о чудаковатом гиганте, копающемся в останках горы, Тамара вновь бедного Луку к себе подпустила, смирилась, как вдруг по деревне слух прошел – мол, отыскал Радлов нефть-то.

И действительно отыскал, только не нефть вовсе, а довольно богатую медную жилу.

Почти сразу Петр Александрович отправился в Город – ему предстояло найти партнеров для финансовой поддержки, ибо собственный капитал, увы, был чересчур мал для столь масштабного предприятия, и оформить документы, дозволяющие начать разработку месторождения и строительство медеплавильной фабрики.

Пока Радлов ездил, у Инны Колотовой состоялся с Тамарой долгий разговор, во время которого мать убеждала последнюю внимательней к чужаку приглядеться, партия-то весьма завидная.

– Уж Луки твоего побогаче, – убеждала Инна. – Человек практичный, выгоду извлечь умеет, не то, что наши мужики. С ним и дочку всем обеспечишь. Хоть ее, родимую, в люди выведешь, коли сама дура.

Вот только дурой Тамара не была вовсе, потому по возвращении Петра Александровича (получившего, к слову, и поддержку, и разрешение на строительство) мгновенно с ним сошлась. Как именно это произошло – достоверно никто не знает. Может, Томка на глаза ему в нужный момент попалась, женщинам подобные хитрости превосходно подчас удаются. С тех пор стали их всюду вместе наблюдать, а вскоре и свадьба без лишних проволочек состоялась.

Безумной любви в этом союзе ни с той, ни с другой стороны не замечалось, однако союз вышел крепкий, на обоюдном расчете прочно выстроенный. Выгода женщины тут ясна до боли – всякому приятно жить в достатке. Радлов же, дожив до того возраста, когда от одиночества устают, то есть до тридцати с малым лет, спутницу искал по себе – холодную что умом, что по характеру, практичную и такую, чтоб в общество вывести не стыдно было. Под столь красочное описание в селении, пожалуй, одна только Тома и подходила, ибо одни красивы, да темпераментом горячи, другие милы и тактичны, но не в ладах с хозяйством, а те, которые умеют поддерживать домашний очаг – сплошь обделены приятной внешностью.

Луку, правда, местные жалели очень – нехорошо с ним обошлись, бесчестно, к ребеночку не родному приучили, словно к своему, а затем оторвали. Уж так он убивался, так горевал, что даже Радлов сжалился и разрешил видеться с маленькой Лизой.

– Все равно, – говорил, – хоть и не родной отец, а Лизка к нему привыкла, грех разлучать.

Да и удобно получалось – из-за подготовки к строительству Петр до того уставал, что никак не мог наладить отношения с падчерицей, Тома с утра до ночи в домашних заботах, а так хоть было, кому с ребенком играться.

Однако странная история – сразу после свадьбы с заводом, как назло, не заладилось. Местные шептались, оттого это, что Луку обидели, Лука ведь хотя чудак, да человек славный (как же не славный, коли всей деревне сапоги чинит и тем живет – не бесплатно, конечно, чинит, но дурно о нем лучше не отзываться, иначе, чего доброго, подошва отвалится или швы разойдутся; в поле сыро, ноги вымочишь да на всю осень сляжешь, урожай пропадет, зимой придется с голоду пухнуть; верно, если от кого зависишь – ему полезнее сочувствовать, чем насмехаться).

Собственно, котлован под будущий завод вырыли, целая бригада городских рабочих орудовала, технику пригнали как для закладки фундамента, так и для самой разработки месторождения, но потом вдруг по неизвестной причине отозвали разрешение на работы. Котлован стоял пустой, глубокий и рваный, словно земля раскрыла пасть, желая по кусочкам проглотить поселок. В темное время суток был он черный, как сама ночь, днем походил на разрытую могилу со скользкими стенками, солнце каждый вечер пропадало в его недрах.

Обескураженный Радлов несколько раз ездил в столицу, к властям, но без толку. В отчаянии обратился он к своим новоиспеченным партнерам, давшим часть денег, и те мягко намекнули, что вообще-то работу можно продолжить и с документами все уладить, однако лишь в том случае, если капитал завода будет переписан на них. На все возражения отвечали, что сам Петр Александрович сумеет отбить потери в процессе производства, так как займет должность управляющего.

В итоге сговорились на том, что Радлов все-таки сохраняет небольшую долю собственности – чуть меньше десяти процентов, – занимает обещанную должность, а от прочих претензий отказывается. Впредь обманутый предприниматель зарекся связываться со столичными партнерами, так как очевидно, что все они мошенники, и вернулся в деревню налаживать строительство в новом качестве. Окончательно отказаться от своего детища он не мог – даже от десятой доли барыши ожидались нехилые.

Увы, здесь ожидало его новое разочарование: когда пришла пора нанимать рабочих, оказалось, что нанимать их не на что. Средства первоначального заводского капитала, аккуратно положенные в банк, были украдены городскими партнерами, сам капитал, превратившийся в фикцию на бумаге, переписан на третьих лиц; третьи же лица переписали его еще раз, тоже на каких-то там лиц, а как проверять-то стали, выяснилось, что эти последние давно со свету сгинули и в могилах покоятся, и никто, стало быть, не виноват – с мертвых спрос невелик.

И повисла на Радлове его десятая часть бесполезным ярмом, и получил он вместо крупной медеплавильной фабрики черную яму, глотающую по вечерам солнце. В часы особенного уныния он ходил к котловану и дальше, осматривал портящиеся от дождей машины, скрытые в тени холмов, да неизменно приговаривал: