Джастин Ларбалестьер - Моя сестра Роза

Не все дети обманываются. Каждый раз находится один или даже двое детей, которым кажется, что с Розой что‐то не так. Но все остальные не обращают на них внимания. Скоро у Розы начнутся занятия в новой танцевальной школе. Я стараюсь не слишком переживать, потому что почти ничего не могу сделать.

Дедуля платит за Розины танцы, потому что она сказала, что это нечестно – я хожу на бокс, а она нет. Почему ей тоже нельзя на бокс? Дедуля ответил: «Девочки не занимаются боксом. Выбери что‐то другое». Она выбрала чечетку, и дедуле это очень понравилось. Дедуля любит, когда девочки занимаются чем‐то, что он считает подходящим для девочек.

– О чем ты думаешь, Че?

– О дьяволе.

Роза хихикает.

– Его не существует.

Примерно с двух до трех лет Роза была чудовищем. Когда ее истерики стали совершенно непереносимыми, родоки повели ее к врачу. Тот отправил ее к специалисту по раннему развитию. Истерики тут же прекратились.

Я видел, как она злилась, когда ей что‐то не нравилось. Это случалось часто. Но после того, как ее сводили к специалисту, истерик больше не было. Роза поняла, что так она своего не добьется. Вместо того чтобы выбросить белый флаг и дать ей то, что она хочет, родоки повели ее к докторам. Такое внимание Роза не оценила.

После того похода к специалисту на ее лице порой появлялось то жуткое, яростное выражение – правда, теперь лишь на миг. Я напрягался, ждал, что она закричит, зарыдает, но истерики не было. Никто, кроме меня, не замечал, как в такие секунды менялось выражение Розиного лица. Она исключила из своего арсенала истерики, а вместо того принялась безостановочно врать.

Однажды мы завтракали в кафе. Розе было два с половиной года, она сидела на высоком стульчике и пила молоко. Дэвид мило болтал с официанткой, а Салли листала воскресную газету. Я заметил, как Роза ущипнула себя за руку, и потянулся, чтобы не дать ей сделать это снова.

– Че обидел Розу, – тут же заныла она.

Моя ладонь лежала на ее руке, рядом с большим красным пятном. Салли подхватила Розу на руки. Роза зарыдала еще громче.

– Что ты сделал? – спросил Дэвид, а Салли бросила на меня взгляд, полный осуждения.

– Я ничего не делал. Она сама себя ущипнула.

И родоки, и посетители за соседним столиком недоверчиво смотрели на меня.

– Зачем мне ее щипать?

– Не знаю, – сказал Дэвид. – Зачем ты ущипнул свою младшую сестру?

– Я ее не щипал.

Тогда мне никто не поверил. Но через неделю родители задумались: Роза сказала какой‐то женщине на улице, что ей не нравится спать в конуре. У нас и собаки‐то никогда не было. Она делала это только на людях. Только когда вокруг были свидетели, которые ни за что бы не поверили, что этот маленький белокурый ангелочек может врать. Она делала это, чтобы нам стало неловко. А еще потому, что ее это забавляло.

Ее снова повели к специалисту по раннему развитию. Специалист предположил, что у нее СДВГ. Или что она пытается привлечь к себе внимание. Так порой делают маленькие дети. Специалист объяснил, что малыши так устроены: они считают, что мир вращается вокруг них. Есть вероятность, сказал специалист, что она это перерастет. А пока будем заниматься с ней чаще.

У специалиста Роза вела себя просто замечательно. С нами она превращалась в чудовище. Так продолжалось много месяцев. Она вымотала родоков. И меня. Как только мы куда‐то шли, она врала или устраивала сцены. Специалист сказал, что, возможно, пора прописать ей лекарства. Родоки немного поколебались: она еще такая маленькая. Но потом решили, что да, пусть будут лекарства.

Роза не хотела принимать лекарства. Она орала, отбивалась, все выплевывала. Родоки не знали, что делать. Но в следующий раз, когда они куда‐то взяли ее с собой, она не устроила сцену. Она вообще прекратила устраивать сцены. Да, это был очередной этап развития. Родоки обрадовались, что все позади и что им не придется пичкать ее таблетками. Мы поехали в отпуск. Солнце, песок и Роза, чудесное дитя. Но врать она продолжала. Просто стала хитрее.

Она врала всем вокруг, от всех скрывала свою истинную сущность. От всех, кроме меня. Я был нужен ей для проверки. Она наблюдала, нахмурюсь ли я в ответ на ее смех или стану смеяться с ней вместе. Она обо всем мне рассказывала.

– Я ущипнула этого малыша, – признавалась она. – Мне понравилось его щипать.

Она хвалилась передо мной своими выходками. Как она соврала вон тому старику. Как украла вот эту медаль. Мне она доверяла. Меня, как я отчасти надеялся, она любила. Но только меня. Родоки думали, что неприятный этап в ее развитии уже пройден. Что теперь она всегда будет их милой крошкой. Но я знал, как все обстоит на самом деле.

– Мне кажется, мы вырастили замечательных детей, – говорит Дэвид за ужином в честь моего дня рождения и приобнимает Салли.

У меня вырывается стон. Роза выдает:

– Мне всего десять, Че всего семнадцать. Не думаю, что вы можете утверждать, что хорошо нас воспитали, пока мы окончательно не вырастем.

Они смеются, но Роза не шутит. Интересно, как сильно они гордились бы своим воспитанием, если бы знали, что случилось с морской свинкой Апиньи. Или с паспортом того пьяницы из самолета. Если бы они знали все, чего не знают. От этой мысли я чувствую усталость. Еще большую усталость.

В конце концов мне все‐таки вручают подарок, и он действительно хорош: это старое издание «Анатомии Грея». Листая страницы, я чувствую запах лежалой бумаги, и на меня накатывает смертельная усталость.

Сразу после ужина я отправляюсь в постель. Еще нет и половины девятого. Я переписываюсь с Джейсоном, Джорджи и Назимом, которым хочется узнать, что я думаю про Нью-Йорк. Я ничего про него не думаю. «НЙ говно». – «Не смей так говорить про НЙ!» Джорджи мечтает переехать сюда и стать модным дизайнером. «Давай поменяемся». – «Ага, и со мной». Джейсон явно думает о здешнем боксе, который развит куда лучше, чем дома.

«Адски холодно и сыро. Вообще не гламурно. Вообще не круто. Я видел только спортзал, библиотеку и серые мокрые улицы». – «Тогда с чего ты решил, что НЙ говно?» – подлавливает меня Джорджи. «А у нас солнце». Представляю, с какой ухмылкой Назим это пишет. «Кто бы сомневался». – «И манго еще продают. Вкусные!» – «Хватит! Слышать не хочу». – «Но дорогие», – признает Назим.

Я решаю не писать, что в Бангкоке манго были не хуже, чем дома, и к тому же гораздо дешевле. Я ведь уже не в Бангкоке. «Тут ужасно». Я и сам понимаю, как глупо это звучит. Дело не в Нью-Йорке. Мы могли бы поехать куда угодно. Мне было бы ужасно везде, даже в теплых краях, где всегда светит солнце. Я хочу домой.

«Уймись, Че!» – «Ты только приехал. Дай НЙ еще один шанс». – «Попробую. Просто я хочу домой. Ладно, пойду спать. Уже поздно». – «Еще девяти нет. Думаешь, мы тупые и считать не умеем?» – «Я тупой, – пишет Назим. – Очень тупой. Долбаные часовые пояса». – «У меня джетлаг, я устал, умотался, спать хочу. Я пошел». – «Слабак». – «Спокойной ночи!» – «С днем рождения, Че!» – «Да, Че, нам теперь всем по 17!» – «Спасибо!»