Аманда Рейнольдс - Слишком близко

© Amanda Reynolds, 2017

Школа перевода В. Баканова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

Двадцать один день после падения

Я инстинктивно отворачиваюсь от мужа и сползаю к самому краю кровати – только бы оказаться подальше. Сознание словно парит в невесомости между сном и явью. Поежившись, крепче зажмуриваю глаза. Глубокая ночь окутывает холмы черным покрывалом. Ветер продирается сквозь кроны высоких деревьев у подъездной дорожки, дождь барабанит по черепице и стекает по каменным стенам. Наш дом, перестроенный из амбара, возвышается на холме одинокой глыбой. Я буквально вижу, как вода заливает огромные окна и затапливает сад, постепенно просачиваясь в почву.

Муж размеренно сопит рядом, дом наполнен ночными звуками: тиканьем часов на кухне, тихим жужжанием сушилки для белья. Я закутываюсь в одеяло и отдаюсь во власть подсознания, почти физически уходя от реальности. В памяти всплывают картины прошлого, неяркие и обрывочные. Чем настойчивее я вглядываюсь, тем бесцветней они становятся, как будто дразнят. И тут неожиданно возникает новый образ, непрошеный, но желанный. Как ни хочу я воскресить прошлое, в глубине души мне страшно узнать правду.

Он хватает меня и с силой припечатывает к стене, навалившись всем телом. Его глаза сверкают не то от страсти, не то от гнева. Я тянусь руками к его лицу, ищу его взгляд в надежде, что он одумается. Жарко сопя мне в ухо, он перехватывает мою руку, вонзает ногти в запястье, так что на коже проступают капли крови, и снова резко прижимает меня к стене. Точно помню, что я сопротивлялась – впившись ногтями, сжимала его руку, пока он не вскрикнул от боли.

Я открываю глаза. Теплые рассветные лучи рисуют затейливые узоры на потолке. Грудь мужа медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Через мгновение он приоткрывает глаза и улыбается мне невинно и беззаботно, как будто прошлого года и не было.

Гладкие плиты холодят спину. Прожилки цемента, образующие орнамент на полу, шершавые, как пилочка для ногтей. Я могу пошевелить только левой рукой, но ощущаю себя невесомой.

– Джо, ты меня слышишь? – шепчет Роб, влажно дыша мне в ухо и царапая щеку щетиной. – Джо, ответь, ради бога! Как ты себя чувствуешь? Скажи что-нибудь!

Его голос, многократно усиленный эхом, рассеивает тьму и выталкивает меня в реальность. Я хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. В двери стучат, настойчиво требуя открыть, но Роб не реагирует, бесконечно допытываясь, что со мной. Я молчу, не в силах произнести ни слова. Наконец он открывает дверь, впуская в дом ледяной ветер. Я слышу женский голос – спокойный и размеренный – и проваливаюсь в блаженное забытье; меня словно окутывает прохладное одеяло, освобождая из стальных объятий боли.

Сознание возвращается, неотвратимо и настойчиво. Сначала сквозь сомкнутые ресницы проникает свет, следом приходят звуки и наконец изображение. Трудно сказать, как давно я тут лежу. Я пытаюсь вспомнить, что произошло, беспокойно шаря пальцами по каменным плитам, как будто ищу успокоения в их прохладе.

Я была на лестничной площадке, Роб гнался за мной по пятам…

– Нет!

– Не волнуйтесь, Джо. Вы снова потеряли сознание. Сейчас мы окажем вам помощь, – говорит женщина. От нее исходит резкий вяжущий запах, теплое дыхание щекочет лицо. – Пожалуйста, лежите спокойно.

Я дрожу всем телом на ледяном сквозняке, проникающем во все уголки огромного дома. Пятнадцать лет назад я еще надеялась, что мы сможем укротить стихии и обжить эту пустошь, но ветер оказался сильнее. Суровые вихри выдергивают тонкие побеги из нежной почвы, расшвыривают саженцы, срывают ворота с петель, выхватывают из рук двери машин, ломая ногти и оставляя синяки на голенях.

– Джо, ты помнишь, что случилось? – спрашивает Роб. – Ты упала. Оступилась и упала с лестницы. Я шел следом. Я пытался тебя спасти, Джо! Пытался спасти! – настойчиво повторяет он, как будто это воскресит мою память.

В палец впивается иголка, плечо обхватывает манжета тонометра, тело облепляют датчики. Я силюсь приподняться, но Роб велит лежать спокойно и, взяв меня под мышки, сажает к себе на костлявые колени. Я безвольно повисаю в его объятиях, таких тесных, что трудно дышать.

– Джо, можете ответить на несколько вопросов? – говорит спокойный голос.

– Она только очнулась! – кричит Роб, и я вздрагиваю от боли в висках. – Что за срочность?

– Роб, помолчите, дайте Джо ответить, – твердо говорит голос.

Я открываю глаза. В лицо бьет яркий свет, при виде уходящих вверх ступеней кружится голова.

– Он мне мешает, – говорю я. Горячие пальцы Роба гладят мне шею и сжимают плечи. – Попросите его отпустить меня! – Я вырываюсь и вскрикиваю от боли.

– Роб, отодвиньтесь, пожалуйста, и позвольте нам делать свою работу. – Женщина склоняется надо мной, и я стараюсь ответить на ее бесконечные вопросы: где болит, как я себя чувствую. – Джо, вы помните, что делали, прежде чем упали?

Я смотрю на дверь в комнату Фина.

– Переживала. Из-за Фина.

– Фина? – участливо переспрашивает она.

– Это наш сын, – подсказывает Роб, стискивая мою руку.

Запястье пронзает боль. Разжав пальцы, Роб просит прощения, повторяя снова и снова, что он не нарочно. Мне хочется одного – чтобы он убрался подальше.

– Роб, пожалуйста, не мешайте. – Женщина берет меня за второе запястье. – Джо, я сейчас дам вам обезболивающее.

– Уберите его от меня! Пусть он уйдет! – Голова словно наполняется кипятком, который вот-вот прожжет череп. Веки сами собой опускаются; голоса затихают где-то вдали.

Когда я открываю глаза, свет еще ярче прежнего. Меня встряхивает: машина «Скорой» спускается по холму. Провода от каких-то аппаратов, бесконечные вопросы… Роб снова рядом, и от него не спастись: я крепко пристегнута к кровати ремнями. Не знаю, почему он мне так неприятен, но от его прикосновений меня передергивает.

– Сколько лет вашей жене? – спрашивает незнакомка. Наконец удается разглядеть ее лицо – она моложе, чем я думала.

– Пятьдесят пять. – Судя по голосу, Роба душат слезы. Странно, он ведь никогда не плачет.

– Нет, – еле слышно шепчу я. – Еще не исполнилось.

– Что ты говоришь, Джо? – Роб склоняется надо мной.

Отвернувшись, я прикрываю глаза и пытаюсь заснуть, но тут же подскакиваю.

– А дети знают?

– Я им позвоню, когда приедем в больницу.

Не нужно их беспокоить, прошу я. Особенно Фина, у него и так полно забот в первый день учебы.

– В первый день? – изумляется Роб. – Джо, ты о чем?

Отвечать нет сил, и я снова закрываю глаза. Череп, словно гироскоп, реагирует на все ухабы и неровности на дороге. Я представляю, как мозг плавает в жидкости, как плод в матке. Боль не дает провалиться в сон, а язык, несмотря на ясность сознания, не слушается. Почему Роб сказал, что мне пятьдесят пять, он же обычно такой педант? До моего дня рождения еще два месяца.