Карло Лукарелли - Almost blue

Грация вернулась под душ, но, прежде чем задвинуть дверцу, взяла пластиковый мешочек, из тех, на которых значится название отеля, а внизу приписано: «Пожалуйста, не бросайте гигиенические прокладки в унитаз»; сунула в мешочек пистолет и положила его на металлическую полочку, рядом с шампунем и гелем для душа. Потом подняла голову и подставила лицо под горячую воду: от тугих струй перехватило дыхание, вода попадала в нос, в уши, в рот. Потом она раздула щеки и по старой детской привычке выпустила изо рта тоненькую струйку на узорчатые квадратики матового стекла.

Взяла гель, выдавила на ладонь густой зеленоватый завиток. Проведя пальцами, полными пены, пахнущими сосновым лесом, по животу и бедрам, она слегка улыбнулась, а потом вспомнила о Витторио. Что он на все это скажет? Какими словами? И когда?

Что-то промелькнуло за стеклянной дверью. Хорошо различимая знакомая тень, в длинном пальто с поднятым воротником. Грация инстинктивно протянула руку к мешочку с пистолетом, другой рукой отодвинула дверь.

– Витторио! – выдохнула она изумленно. Но тень шагнула к ней и ударила по голове с такой силой, что Грация выпала из кабинки.

Попалась.

Вижу, как она падает на пол, растопырив руки. Пытается подняться, хватается за край ванны, но ноги скользят по влажным плиткам.

Даю ей пинка под ребра, она кричит, разинув рот, а я встаю на одно колено, подбираю мешочек, который она уронила, взвешиваю его на руке, прикидывая, достаточно ли он тяжелый, и бью ее по голове.

Потом спокойно раздеваюсь догола.

Снимаю всю одежду и тоже становлюсь под душ.

Вода падает на мою бритую голову, затекает в наушники, скользит по безволосому телу до самого плеера, который болтается между ног и, намокая, начинает потрескивать.

Звук плывет – и гитара, и голос; темп убыстряется, змеевидный ритм ударяет в уши, пронзает их, словно язык рептилии; дождь обрушивается, как электрический разряд; истеричные раскаты грома раздаются все ближе и ближе; молния раскалывает небо пронзительным воплем.

I want take no prisoners, no spare lives… nobody's putting up a fight… Я пленных не беру, я жизней не щажу, никто от боя уклониться не посмеет… I got my bell, I'm gonna take you to hell… I'm gonna get you, Satan get you… Я бью в колокола, дорога в Ад легла, тебя достану я, достанет Сатана…

Потом «Hell's Bells» обрываются, плеер молчит, и во мне звучат только колокола Ада.

Выхожу из душа, смотрюсь в зеркало.

Зверь быстро-быстро снует под кожей, искажая лицо. Глазницы пустеют, становятся двумя черными дырами. Губы растягиваются поверх зубов в мрачном оскале.

Девчонка позади меня начинает двигаться, хватает меня за лодыжку.

Я оборачиваюсь, снова беру тяжелый мешочек, опять встаю на одно колено и приканчиваю ее.

Это не шаги Грации. Эти голые пятки, стучащие по полу, подошвы ног, хлюпающие по плиткам, пальцы, скребущие ковер, – не ее.

Это – не Грация.

Кто-то стоит передо мной. Стоит и молчит, но издает запах и дышит. Мне страшно.

Потом раздается голос.

Зеленый голос:

– Привет. Ты меня помнишь?

Он смотрит на меня, но не видит. Он смотрит сквозь меня, смотрит внутрь, но не видит ничего.

Я разеваю рот, вываливаю язык, показываю зверя, который раздувается и шипит, но он не видит.

Подхожу вплотную, голова к голове, прикладываю мои уши к его ушам, чтобы он услышал колокола, но он не слышит.

Я тоже хочу быть таким.

Я хочу быть таким, как ты.

Я хочу быть тобой.

Он говорит: «Взгляни сюда, ты его видишь?» – и разевает рот передо мной, так широко, что заходится в приступе кашля.

Он говорит: «Ты слышишь? Слышишь колокола?» – и прижимается ко мне лицом, оттягивает щеку пальцами, чтобы приложить к моему уху свое, холодное и мокрое.

Я ощущаю толчок, потом еще и еще, будто там, внутри, вертится шестеренка.

Он говорит: «Я тоже хочу быть таким».

Он говорит: «Я хочу быть таким, как ты».

Он говорит: «Я хочу быть тобой».

Я чувствую у самого рта запах металла.

МНЕ СТРАШНО.

Что это за девчонка, холодная, голая, набрасывается на меня сзади? Откуда она взялась? Я думал, она мертвая, а она сжала мне бока и швырнула на пол. Я думал, что убил ее, а она рухнула сверху, перевернула меня на спину, рычит как зверь, хватает за горло. Я думал, ее больше нет, а она оплетает ногами мои ноги, прижимает меня к полу всем своим весом, обеими руками сжимает горло.

Я задыхаюсь. Не хватает воздуха. Чувствую, как ее большие пальцы впиваются в шею под подбородком, остальные упираются в затылок, горло сжато, я не могу дышать. Хватаю ее запястья, царапаю спину, плечи, отпихиваю окровавленное лицо, дергаю за мокрые волосы, но она не поддается, держит мои ноги, упирается ступнями в лодыжки, давит лбом в лоб, сжимает горло, и я не могу дышать.

Открываю рот. Язык сам собой вываливается наружу. Если бы я мог показать ей зверя, который у меня внутри, она, наверное, отпустила бы меня, но ее ногти крючьями впиваются в кожу, пальцы сжимают горло, а зверь остался внизу, ему не выбраться. Вот бы ударить ее, вот бы убить ударом клюва, выросшего посредине лица, но ее мокрый от пота лоб прижат к моему, и ничего не получается. Чувствую ее жаркое дыхание на моих губах, чувствую, как она запыхалась, и еще дальше высовываю язык, и пытаюсь тоже вздохнуть, но не получается, потому что она все сильней сжимает мне горло, и я не могу, не могу, не могу дышать.

Грация сжимала ему горло изо всех сил, хотя пальцы болели, в глазах двоилось и было не поднять головы, один глаз застилала кровавая пелена. Грация тяжело дышала, не размыкая объятий, удерживая Игуану под собой, и все давила и давила ему на горло, даже когда почувствовала, что рука, впивавшаяся ей в спину, соскользнула бессильно и стукнулась о ковер, а другая замерла у щеки, захватив несколько прядей. Она понимала, что вот-вот потеряет сознание, и сосредоточилась на прерывистом стоне, терзавшем ей уши, и сжимала, сжимала, сжимала изо всех сил, чтобы вовсе задавить его, сжимала до тех пор, пока руки не сделались ватными, пальцы не разомкнулись и не стала гуще багровая пелена, плотным, сырым туманом клубящаяся в разбитой голове. И она потеряла сознание, не отрывая от ненавистного горла обессилевших рук, и голова ее соскользнула со лба Игуаны и, задержавшись на его неподвижной, словно ласкающей, руке, опустилась на пол, медленно, чуть ли не томно.

Я услышал холодный плавный щелчок рядом с собой, потом глухой быстрый топот, а потом шуршание голых тел, катающихся по ковру. Шуршание борющихся тел. Запах борющихся тел. Я услышал, как Грация скрипит зубами, рычит и тяжело дышит, так же как тогда, когда занималась любовью; услышал долгий стон, вырвавшийся из открытого рта, и до последней капли выдавленный хрип. Больше я не слышу ничего. Тишина. Полная тишина, которая опрокидывает меня на колени, заставляет шарить по ковру, повторять: