Карло Лукарелли - День за днем

Восемнадцать? Двадцать? Двадцать пять?

Пятьдесят девять.

Ничего себе…

Витторио вытащил обоймы из пистолета 22-го калибра и из «беретты» Грации и сунул их в карман. Снял глушитель с «глока» и положил пистолет на коврик, прислонив к ноге. Кончиком большого пальца снять с предохранителя, спустить курок и выстрелить.

Девица потянулась к пакету выбрать еще бутерброд. Кура с сельдереем – нет. Тунец с крутыми яйцами – нет. Перец и ветчина – да. Припав на локоть, вернулась туда, где сидела, опять запахнулась в куртку. Снаружи остался изгиб коленки – сверху, и поджатые пальчики ног – снизу.

У мафии есть киллеры, которые убили еще больше. Бруска, Альери, Спатуцца. Я брала одного в Палермо, он убил почти двести человек.

Она что, провоцирует? Хочет увидеть реакцию? Не увидит. Он – другое дело. Так Витторио и сказал.

Я – другое дело.

Знаю, ты профессионал. Ты – Питбуль.

Неужели провоцирует в самом деле? Не сводит глаз, без конца улыбается, крошки хлеба на губах, одна рука скрылась под курткой, тянет за палец на ноге. Зачем ей это? Хочет вывести его из терпения? Обмануть?

Ты изучаешь все детали, ты переодеваешься, изготовляешь оружие… Кто тебя этому научил? Дон Мазино?

Нет. Он меня научил убивать. Я ходил на курсы. Актерского мастерства, дикции, гримировки. Служил подмастерьем у оружейника. У механика. Почти специалист по информатике, почти специалист по химии, почти дипломированный санитар. Я изучал то, что мне было нужно, а когда узнавал достаточно, бросал и уходил.

Сколько прилежания…

Это моя работа.

Уйма времени…

Времени у меня много. И всегда было много. Я занимаюсь только этим с десяти лет.

Витторио поднял глаза и обнаружил, что девица смотрит на него, не отрываясь. Глядит прямо в лицо, испытующе, с каким-то непонятным выражением, немного печальным, немного жестким. Уже без улыбки. Он поднялся: стемнело, и света лампы под абажуром, стоявшей на каминной полке, было недостаточно. Проверив, закрыты ли ставни, включил торшер и придвинул его к Грации, которая откинула голову и прикрылась рукой.

Извините, но я должен хорошо вас видеть.

Послушай, сделай одолжение. Прекрати «выкать». От этого спятить можно. Соблюдаешь дистанцию, чтобы потом было легче прикончить меня?

Нет. С чего бы?

Тогда говори мне «ты». Я сижу тут с тобой полуголая, я – твоя заложница, и ты рано или поздно снесешь мне башку. Можешь обращаться ко мне на «ты», хрен моржовый.

Витторио кивнул. Уселся в кресло-качалку, которое стояло сбоку у камина, и почти исчез в полумгле. Комната небольшая, но под таким углом девица, наверное, его не видит. Он представил себе, как голос вырывается из темноты, фразы разрушают молчание, скользят в полумраке. Он сам прекрасно ее видел: бретелька лифчика торчит из выреза разношенной футболки, волосы подняты кверху, скреплены щепкой, взятой из очага; губы сжаты, на круглом подбородке резкая складка. Девица снова напугана.

Можно задать тебе вопрос?

Витторио не только хотел ее отвлечь, разогнать страх. Он действительно хотел знать. Этот вопрос пришел ему в голову, когда девица говорила о его подготовке.

Как вы вышли на дона Мазино?

Через человека, которого ты убил. Он был без ног и без рук, почти мертвый, но все-таки умудрился рассказать.

Ах так.

Ты убил дона Мазино?

Да.

Почему?

Он ставил под удар мою безопасность. Я убил всех, кто мог установить связь между Витторио Маркини и Питбулем. Но если даже мертвые говорят, то уж не знаю, что и делать.

Это была шутка, но девица, наверное, ее приняла всерьез. Заерзала по коврику, уставилась в темноту, пытаясь разглядеть его лицо.

Приди с повинной. Начни сотрудничать. Тебе поможет чистосердечное раскаяние.

Но ради Бога!

Ты столько всего можешь рассказать суду: подробности убийств, имена заказчиков… Ну же, Витто! Посмотри на Бруску, на остальных. Все они выпутались, ты тоже можешь…

Но ради Бога.

Девица впервые произнесла его имя, хоть и не до конца. Хотела придвинуться ближе, но он дотронулся до пистолета, она, похоже, угадала движение и замерла. Но все же успела встать на колени, и куртка свалилась на пол.

Все уже знают, что существует Питбуль, скоро об этом напишут в газетах, и все знают, что ты совершил. Ты добился своего, Витто, ты прервал молчание: так зачем же тебе убивать еще и меня?

Что такое она говорит? Непонятно, при чем тут молчание? Она опять зашевелилась, выдвинула колено, несмотря на пистолет, который целился из тьмы, и оперлась рукой о коврик, чтобы не упасть. Витторио не хотел, чтобы она двигалась дальше. Он не хотел стрелять в нее сейчас. И сказал первое, что пришло в голову, только бы она остановилась.

Не знаю, надо подумать.

Она застыла. Вернулась назад, присела на корточки. Пристально, с недоумением взглянула на него; скосила, правда, глаза на пистолет, но было видно, что она уже не так боится. Тем лучше. Витторио встал с кресла.

Ну, хватит. Я хочу спать.

Он вытащил из кармана наручники, подошел к девице; та поколебалась немного, но все-таки повернулась спиной и подставила руки. Витторио, пока сковывал ей запястья, увидел, что девица хотя и боится пистолета, упиравшегося ей прямо в бок, все же ведет себя спокойнее. Тем лучше.

Но при чем тут молчание?

Они устроились спать на полу, перед неразожженным камином, на матрасах, которые Витторио перенес из спальни: туда пойти не рискнули, ибо спальня обогревалась только старой голландской печкой, а растопить ее было нельзя из-за дыма. Если бы не наручники, Грация обхватила бы руками колени и свернулась клубочком, так она замерзла. Обогреватель работал исправно, однако по полу гуляли сквозняки. Снаружи снова пошел дождь, и ледяной, влажный ветер дул изо всех щелей. Пол не прогревался. Грация начала уже шмыгать носом.

В чем дело? – осведомился Питбуль за ее спиной.

По голосу Грация определила, что он приподнялся на локте или сел. Никак не заснуть?

Мне холодно.

Могу обнять.

Он зашевелился, и Грация, затаив дыхание, стиснула зубы. Постаралась не слишком напрягаться, когда он передвинулся под одеялом, привалился к ее спине, обнял за плечи, свесил руку на шею. Не хотелось его раздражать, не сейчас, когда она, кажется, начала наводить мосты: говорила о явке с повинной, а Питбуль сказал: «Не знаю». Нужно было, насколько это возможно, его ублажать. Грация почувствовала у себя на затылке его горячее дыхание, ощутила лопатками его грудь, его согнутые ноги под своими и подумала: не будь это Питбуль, убивший пятьдесят девять человек, не будь ее руки скованы за спиной наручниками, было бы даже приятно засыпать вот так дождливой ночью – поддаваясь истоме, в тесных объятиях.

Нет, вдруг сказал он и отстранился. Ничего не выходит. Я тоже мерзну.