Джошуа Спэньол - Изолятор

– Это невероятно, Брук.

– Но я же просто рассуждаю. Предполагаю.

– Ну хорошо, извини, давай рассуждать вместе. Где доказательства?

– Доказательства чего?

– Того, что это террористический акт. Ведь в случае терроризма должны присутствовать письма, требования, кто-то должен взять на себя ответственность.

– Может быть, организаторы дожидаются, когда дело развернется вовсю и привлечет внимание прессы. Подумай сам, Нат. Подумай только, до чего это страшно. Никаких писем и бандеролей, никаких порошков, никаких аэрозольных баллончиков. Этот парень сам – бомба. Только подумай об этом.

– Уже думал. Все равно что-то не сходится. Не убеждает.

– А Глэдис Томас оказалась чем-то вроде свободного конца. Непонятно, что с ней делать. Может быть…

– Брук…

– Может быть, они вообще узнали о ней уже после смерти Кейси. Может, ее и убили только потому, что волновались…

– Брук!

– Что? – спросила она, пожалуй, слишком громко. Потом очень медленно добавила: – Не кричи на меня.

– Я на тебя и не кричал.

– Кричал.

– Ты уже слишком увлекаешься.

– Кто-то же должен увлекаться. Вообще-то ты. Это твоя работа.

– Послушай, – как можно спокойнее ответил я, – я уже увлекался. Потому они и выкинули меня из Балтимора.

– О, понятно. Но с каких это пор Натаниель Маккормик начал так заботиться о том, что подумают другие?

– С тех самых, как услышал звук смываемого унитаза – туда отправилась моя карьера.

Она посмотрела на меня, явно не веря.

– Брук, этот апокалиптический сценарий хорошо придуман. Именно в этом направлении мы и должны рассуждать…

– Я это и делаю…

– И все-таки необходимо учитывать и реальные условия. В настоящее время все это пока только болезнь. Немного странная, правда. И я здесь как раз для того, чтобы выяснить кое-какие странные детали.

В доме послышалось движение.

– Бригада медицинской экспертизы приехала, – вставая, сказал я. Взглянул на часы. – А мне пора в университет, на встречу со старой подругой.

– Со старой подругой?

– Ну да, с любимым профессором. И если ты не хочешь меня туда везти, чтобы не встречаться с…

– …с Джеффом.

– Так вот, если ты не хочешь снова увидеть Джеффа, то мне необходимо попасть к тебе домой и взять свою машину.

Она резко поднялась.

– Я совсем не хочу встречаться с Джеффом.

– Хорошо, – согласился я.

Мы вошли в дом и представились двум сотрудникам судебно-медицинской экспертизы, заодно напомнив о тех чрезвычайных мерах предосторожности, которые они должны предпринять. Один из этих ребят, толстый белый парень с бритой головой, попытался выудить из нас информацию – подробности об инфекции. Я ответил, что по воздуху она, судя по всему, не летает, и если соблюдать все необходимые правила, то можно и не волноваться. Парадоксальные рекомендации. Я чувствовал себя как президент, который советует своему народу проявлять крайнюю бдительность, но в то же самое время жить обычной, нормальной жизнью. Ну и времена настали…

Проходя по коридору, я услышал доносящийся из гостиной плач. Времени оставалось в обрез, но все же мы должны были поговорить и с другими пациентами пансионата, и с персоналом. Выяснить, знают ли они Дугласа, попытаться понять, не общались ли с ним близко…

– Нат, прояви немного человечности, – попросила Брук. – Подожди хотя бы до завтра.

– Завтра у меня уже самолет, – не сдавался я.

– Соверши безумный поступок, – бросила она, направляясь к выходу, – перенеси отъезд.

Оказавшись дома у Брук, я по факсу отправил детективу Уокер фотографию Дугласа Бьюкенена. А потом сел в машину и отправился на север, на встречу со старой наставницей, старым университетом и, вполне возможно, с целой волной неприятных воспоминаний. Честно говоря, я уже много раз прокручивал в голове собственное возвращение, причем фантазия всегда услужливо создавала самые высокопарные сценарии – или получение почетной докторской степени, или выступление на каком-то торжестве. Но я и понятия не имел, какие именно чувства вызовет это возвращение в моей собственной душе.

Я свернул с главного шоссе на Юниверсити-авеню, ведущую в городок, который представлял собой воплощение технологических излишеств 1990-х годов. И хотя бум, судя по всему, уже миновал, здесь этого, кажется, и не заметили. Дорога была забита, причем шеренга состояла исключительно из дорогих немецких и японских автомобилей и внедорожников. Именно здесь в счастливые времена жил Кен Кизи. Интересно, что бы он сказал по поводу сияющей вереницы «БМВ», припаркованных у бутиков и ресторанов, предлагающих салаты по двенадцать долларов? Скорее всего решил бы, что все это просто кошмарный сон.

Наконец поток машин медленно тронулся, и скоро мне уже удалось развить гигантскую скорость – больше десяти миль в час. Дорога прошла под железнодорожным переездом и снова поднялась, теперь уже непосредственно к университету.

Какие бы чувства я ни питал к альма-матер, в стенах которой довелось провести четыре нелегких года напряженной медицинской и научной муштры, все равно не могу не признаться, что величие этого места греет душу и тешит тщеславие. Причем оно отличается от величия Восточного побережья; здесь вовсе нет той готической и георгианской тяжести, которая так давит в Йеле или Гарварде. И тем не менее все здесь великолепно. Въезд на территорию университета, самую обширную в стране, отмечен двумя огромными арками из песчаника, открывающими длинную, тянущуюся на полмили пальмовую аллею. Пальмы эти подарил кто-то из богатых выпускников, любящих пускать пыль в глаза. Они поднимались, словно массивные колонны, увенчанные роскошными зелеными капителями. Ходили слухи, что каждое такое дерево стоит не меньше десяти тысяч долларов.

Я подъехал к медицинскому факультету и едва смог его узнать. Там, где в мою бытность зеленели лужайки, выросли два огромных здания, явно научного назначения. Даже снизу, с земли, были заметны полки, уставленные оборудованием и приборами. Сами здания, сложенные из темно-желтого песчаника, выглядели внушительно и бесстрастно. Впечатления от увиденного напомнили мне высказывание одного знаменитого историка искусства: приезжая в Нью-Йорк на Центральный вокзал, «человек входит в город, словно бог», а попадая туда через «Пенн-стейшн», он «прошмыгивает, словно крыса». Так что если арки из песчаника и обсаженные пальмами бульвары говорят о вашей близости к богам, то вот эти огромные медицинские лаборатории заставляют чувствовать себя крысой. Особенно если несколько лет назад эту крысу вышвырнули отсюда.

Как бы то ни было, мне кажется, дело заключалось не только в вызванном архитектурным величием комплексе неполноценности. Немалую роль играло сознание того, что подобные заведения не изменяются, остаются точно такими же, какими вы их покинули давным-давно. Особенно это относится к школам и колледжам. Поэтому больно видеть, что та дверь, за которой тебя рвало после вечеринки, сейчас превратилась в приличное заведение с охраняемым входом, а на месте тех кустов, в которых ты так славно веселился с девчонкой, теперь выросло новое здание. Университеты не помнят своих детей. И уж совершенно точно, что этот университет не помнил меня. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить.