Джон Тренейл - Пути зла

– Мы с Лео придерживаемся единого мнения. Гаскойн – неуравновешенный тип. Возможно, он не виновен, как ты говоришь, но это не помешает мне заказать в ФБР график его личностных характеристик.

Диана молча уставилась в свой стакан. Совсем недавно Дэниел Кросгроу остановился у дверей ее кабинета, чтобы попросить помощи в том же деле. Забавно: сейчас она вспомнила, что Тобес находился в это время у нее в кабинете.

– Когда ты получишь результаты? – спросила она Эда.

– Очевидно, на следующей неделе.

– Ты заказал график личностных характеристик и профессиональных способностей на всех пациентов, направленных ко мне решением суда?

– Той четверки, с которой ты работаешь – да. У нас, кроме них, есть парочка-другая подозреваемых, но они не имеют к тебе никакого отношения.

– Что ты делал у Тобеса?

– Он ничтожество.

– Он не убийца, Эд. Я достаточно навидалась преступников, чтобы знать наверняка.

– В таком случае ты навидалась достаточно, чтобы понять: в большинстве случаев самые непохожие на убийц люди совершают убийства.

– Но у него алиби!

– На время одного из убийств. А как быть с Лосоном и Дельмаром, двумя ребятами, которые все еще числятся пропавшими?

– О Эд… – Диана тяжело вздохнула, теряя уверенность в своей способности найти общий язык с этим человеком. – Почему тебе надо преследовать моих ребят?

– Забавно… именно этот вопрос задал мне Тобес. Он назвал это… вроде геноцида, понимаешь? – Эд внезапно обернулся к ней. – Ты тоже думаешь обо мне так?

– Конечно нет. Просто весь мой профессиональный опыт как клинициста подсказывает одно: эти четверо невиновны.

– Тогда как ты объяснишь, что твою визитку нашли около тела?

Диана скорчила гримасу. Должна ли она честно рассказать ему о том, как четыре несчастных создания украли ее визитки во время сеанса групповой терапии? Пока она размышляла над этим, Эд продолжал:

– Давай поставим вопрос по-другому: что такого особенного в этих ребятах, почему ты так уверена, что они не способны на жестокое преступление?

– Потому что они – мои пациенты! Мой долг по отношению к ним…

– К ним? Я думал, что твой долг – восстановить истину.

– О, понимаю: опять все то же! Но я не разделяю взглядов полиции на то, что дрессированные психиатры должны плясать под их дудку. Я не могу отдать на заклание своих пациентов только потому, что полиция их в чем-то подозревает.

– Диана…

– Я, черт возьми, столько сил вложила в этих ребят, пора наконец разобраться с ними. Возьми Тобеса: он получил новую работу, он добросовестно посещает занятия, ты не увидишь его больше на скамье подсудимых.

– Какую работу? У нас он числится безработным.

– Садовника. У родителей другого пациента.

– Другого пациента? Ты хочешь сказать, одного из твоих ребятишек?

– Да.

– Диана, я тебя правильно понял? Ты… поместила Тобеса Гаскойна, направленного к тебе на лечение решением суда, человека с преступным прошлым, в дом одного из тех детей, с которыми ты занимаешься?

– Почему же нет, если я считаю это разумным?

Эд развел руками и отвернулся. Воцарилось молчание. Диана начала замерзать: наступил вечер, стало холоднее. Солнце уже скрылось. В памяти всплыло словечко Джонни: «хреново».

– Ты видела этот фильм, который идет в «Ритце»? – неожиданно спросил Эд. – Тот самый французский фильм, о котором столько говорят. – Он посмотрел на часы. – Можем успеть на девять пятнадцать.

– Конечно, – сказала Диана. – Почему бы нет? Поедем в моей машине.

Диана не отказалась бы посмотреть этот фильм, но только не сегодня вечером. Однако ей не хотелось опять начинать спорить с Эдом. А если двое сидят бок о бок в кинотеатре, ссориться им довольно затруднительно. Ей хотелось исправить положение, хотелось вернуться к тому настроению, которое царило час назад, когда Эд уютно устроился в кресле со стаканом охлажденного белого вина в руках, вслушиваясь в голос Стрейзанд… Поэтому Диана ответила так, как всегда отвечает в таких случаях женщина. Она сказала: «Да, да, черт побери, да». Хотя совсем не в тех выражениях.

В машине Эд сжал ее руку, лежавшую на рулевом колесе.

– Не хочется ссориться с тобой, – сказал он.

– Почему?

– Сразу портится настроение.

Диана оттаяла. Это произошло вопреки ее воле. Незаметно в их отношениях стали появляться признаки интимной близости. Картины Нормана Рокуэла [51] Рокуэл Норман (1894–1978) – американский художник, создавший в своих картинах сцены жизни идеальной американской семьи в небольшом городке. всплыли в памяти, не вызывая неприятных ассоциаций.

– Тогда, может, ты готов оказать мне услугу? – спросила она.

– Возможно. Какую?

– Позволишь мне подслушать, когда будешь допрашивать Тобеса Гаскойна?

Минуту Эд молчал, просто не верил своим ушам: неужели она действительно могла сказать такое? Потом насмешливо фыркнул:

– Ни за что. – Когда она пыталась объяснить что-то, остановил ее движением руки. – Даже не думай об этом.

Диана не хотела сердить Эда, потому что сидеть в машине рядом с ним было очень приятно. Кроме того, у нее в запасе был другой способ получить желаемое.

Доктор Диана, вместе с вами мне надо кое в чем разобраться, в одиночку мне с этим не справиться. Надо рассказать вам о том, что до сих пор я скрывал, а именно – что сформировало мой характер. Вы догадываетесь, о чем пойдет речь. Мне нужно обсудить это с вами. Но когда я прихожу к вам в больницу, кажется, что мощная стальная перегородка с грохотом опускается и разделяет нас; мост, который вы хотите навести, поднимается, прочная решетка ограждает вход в мою душу. Я чувствую себя неприступной крепостью, которая выдержит любую атаку.

Так вот что я решил: напишу сначала все, что хотел бы сказать. Потом, в следующий раз, когда окажемся вдвоем, прочитаю вам то, что написал.

Начну с того, что покажу вам фотографию моей матери, вы посмотрите, какой она была красоткой. Потом расскажу, как она нас бросила и что потом случилось.

Я не стану писать только о том, что не считаю нужным скрывать. Буду писать обо всем.

Итак, приступаю…

До пяти лет я жил в Аркаде, маленьком городишке округа Вайоминг на севере штата Нью-Йорк. Там зимой очень холодно, много снега. В городе была железнодорожная станция, но не помню никаких поездов. Главная улица тянулась на сто пятьдесят ярдов: пиццерия, маленький темный ресторанчик, скромная гостиница, несколько магазинов – и все. Школа, в которую я ходил, – квадратное кирпичное здание; сердце мое тоскливо сжималось каждый раз, как я видел это. Зимой, когда наступали холода и выпадало много снега, школа часто была закрыта; я привык к тому, что об этом сообщали по радио.

Мама бросила нас, когда мне было четыре года. Может, пять. Однажды утром я пошел в школу, а когда вернулся (я ходил пешком, дом, где мы жили, находился только в четверти мили от школы), ее не было. Она ушла, оставив на кухонном столе записку для моего отца. Я не понял, конечно, что она ушла. Подумал, что она, должно быть, зашла к соседке. Потом начало темнеть. Вернулся домой отец. Он прочитал записку. Скатал ее в шарик и бросил в мусор; потом повернулся ко мне и сказал: «Скатертью дорога!» Остаток ночи он пил. Отвратительное дешевое виски.