Лука Ди Фульвио - Чучельник

Потом поднялся, переставил свой стул рядом со стулом хозяйки, намотал на вилку макароны и поднес к ненакрашенным губам.

– Позвольте мне…

Женщина открыла рот, не отрывая от него глаз. Сжала губы и, торопливо прожевав, проглотила, после того как он деликатно вытащил вилку.

– Почему? – спросила она.

– Потому что вы позаботились о моей матери.

– Только поэтому?

– И еще потому, что мне нужны ваши ноги.

Женщина больше ничего не сказала, пока он не скормил ей всю тарелку. Закончив, достал платок и вытер ей рот с такой нежностью, какой женщина не знала в своей жизни. Его лицо было совсем близко. Покорно подставляя губы мужским пальцам, она ощущала на щеке его теплое дыхание. Он уронил платок. Ее глаза были полузакрыты.

– Как кукла, – шепнул он ей на ухо.

Женщина снова открыла глаза и попросила:

– Поцелуйте меня.

– Нет, – улыбнулся он с огромной нежностью. – Уже нет времени.

В полусне женщина увидела, как он встал, поднял с пола свои вещи, следя за ней взглядом, полным любви и заботы. Ощущая внутри странную, томящую тяжесть, она смотрела, как он достает из сумки инструменты и неторопливо раскладывает их на столешнице. Узнала среди них скальпель и хирургическую пилу. Страшный спазм в желудке насквозь пронзил ее тело. Она выпрямилась на стуле, пытаясь вздохнуть, но легкие не расширялись. Они горели, и вся она горела в огне ужаса. Человек начал разворачивать пакет. Нет, в его взгляде не было любви, только забота. Боль внезапно прекратилась, как будто под наркозом. Парализованная, она не могла даже моргнуть. Кислород в легких был на исходе. Человек закончил разворачивать пакет, и ей предстали две деревянные ноги, соединенные металлическим штифтом. На коленях и щиколотках шарниры. Деревянные ступни безжизненно свисают вниз; поверх них нарисованы красные балетные туфли.

Больше женщина ничего не видела. Она погрузилась в черное безмолвие. Навечно.

Человек помассировал обрубок мизинца. Многие считают его анемичным, возможно, из-за внешнего вида. Но это не так. Напротив, это самый чувствительный из его органов. Незаживающий шрам обеспечивает его душе прямой контакт со всем миром. В желтой и мозолистой уцелевшей фаланге сконцентрирована вся боль его существования.

Он провел мизинцем по искаженному лицу лечащего врача его матери, обрубок спустился к шее, затем еще ниже, к ложбинке меж грудей, не касаясь их, пробежался по животу и, наконец, зацепил край юбки и приподнял его для первого осмотра.

ЗАКОН… КУРАРЕ… НЕОН. Джакомо Амальди резко выпрямился на стуле. Он все пытался придать какой-то смысл мешанине прописных букв из послания убийцы.

ОРАКУЛ, ЗАРОК, ЗЛАК, ЛУНА, КЛАДЕЗЬ, ОКЛАД, АРЛЕКИН, НАРОД, ДУРАК, ЛАК, ОКЕАН, КЛИН. И даже составлял какие-то бессмысленные фразы. КОД РОКА. ЗЛОДЕЙ УНИКУМ. КРЕН ЛУКА. КРИК РОДА.

– Муть какая, – пробурчал он. – А ты чего накомбинировал?

Фрезе поднял от стола красное, вспотевшее от натуги лицо.

– РАД, КАК ЗАД, – прочел он.

– И все?

– Нет. – Помощник поднес к глазам лист бумаги. – ЗАД – КЛАД или РОЗУ В ЗАД. А вот мой шедевр, правда, кое-какие буквы пришлось добавить или повторить. ЭТО НЕ ЗАД, А УЛЕТ.

– Едва ли преступник имел это в виду. Зато комбинация интересна для анализа твоей личности.

– Думаешь?

– Вне всяких сомнений. Навязчивая мономания.

– Из-за пристрастия к слову «зад»?

– Именно.

– Не скажи, есть еще вариант: НЕ УКРАДИ РУКИ.

– Превосходно.

– Все это глупости, Джакомо. Скорей всего, он просто воду мутит. Или написал наобум.

– Не наобум. Он ничего не делает наобум. И листочки к столу пришпилены не наобум. Не знаю, зачем он их прикрепил, но и листочки, и прописные, и строчные буквы входят в какой-то его план. Возможно, этот план имеет смысл только для него, но в нем нет ничего случайного. И воду мутить он не думает. Он нас не боится. Он осуществляет свои планы спокойно, не поддаваясь панике, в мельчайших деталях. Он не импровизатор.

Фрезе тряхнул головой, поднимаясь. Заправил выбившуюся рубаху в брюки.

– Нам только этого сирокко не хватало, – изрек он.

Амальди непонимающе глянул на него.

– Сирокко – теплый ветер, – объяснил Фрезе. – Чувствуешь, как воняют отбросы на улице?

– А-а… да.

– По прогнозам, такая погода продержится несколько дней. Одна надежда, что синоптики ошиблись. В этой вони жить невозможно.

– По правде говоря, я ее и не заметил, – отозвался Амальди. – Это вонь старого города. Там ею пропахли все улицы, вся гавань, все дома. Все мы выросли с этой вонью, все, кто родились в старом городе… И привыкли не замечать ее.

– Вам везет, – заметил Фрезе.

– Да, везенье то еще.

– Ходят слухи, что городские власти хотят кому-то отдать подряд на вывоз мусора, пока кризис не кончится.

– Меня вызывал мэр. Спрашивал, что я думаю об этом нарушении конституционных норм.

– Хрен с ней, с конституцией! – огрызнулся Фрезе. – Ты что ему ответил?

– А ты бы что ответил?

Фрезе нахмурился.

– Беспорядков, конечно, не избежать.

– То-то и оно. Уж лучше вонь, чем городская смута.

– Значит, мешки с мусором будут постепенно выживать нас из города, – пробормотал Фрезе.

– Кажется, мэр остался мною недоволен.

Фрезе тем временем представлял себе ночи сидячих забастовок, костры на площадях, кошмарные дни, заполненные разгоном толп и охраной штрейкбрехеров.

– Ты все еще возишься с пожаром в сиротском приюте? – поинтересовался Амальди.

– Да, а что?

– Я, когда был в муниципалитете, – начал Амальди ничего не выражающим тоном, уставясь в запотелое окно, – подкинул мэру тему приюта.

Фрезе насторожился.

– Спросил его про пожар.

– А он?

– Покачал головой и сказал: «Неприятное дело, даже трагическое, если мне память не изменяет». И тут же свернул аудиенцию.

– Если память не изменяет?!

– Да, и ни словом не обмолвился о том, что именно он вел расследование. Странно, тебе не кажется?

– Я всегда считал его честным человеком, – сказал Фрезе, а про себя добавил: «Не отступайся, Никола, копай».

– Я тоже.

– Но кто из нас без греха, верно?

– И от ошибок никто не застрахован.

– Пойду в архив, – решил Фрезе. – Потрясу еще Пескьеру.

– Кого?

– Старшего архивариуса.

Амальди кивнул.

– Мне сегодня звонил Айяччио, – тоже как бы невзначай заметил Фрезе. – Это правда, что ты просил его помочь?

– Я не знал, о чем с ним говорить. Вот и подумал: если его занять чем-нибудь, может, это немного отвлечет его от того, что с ним творится.

– Хороший ты человек все-таки, – констатировал Фрезе.

– Только не надо ему давать оперативную информацию. А то он порой бывает не в себе. Сестра мне рассказала, что как-то в бессознательном состоянии он вывел свой автограф маркером на голой груди. Но он клянется, что не сам это написал. Еще он слышит голоса, чувствует запах ладана. Когда я был у него, в палату зашел главврач, так Айяччио вдруг начал вопить, что это не он, что Чивита – кажется, так его зовут – совсем другой человек… Жаль беднягу.