Лука Ди Фульвио - Чучельник

Несмотря на полную погруженность в свои мысли, он подметил близорукий взгляд девушки в первом ряду. Он ее знает. У профессора Авильдсена отменная память на лица. Ей только-только стукнуло двадцать; пепельные волосы, распущенные по худеньким плечам, высокая, стройная, длинные ноги-ходули, быть может, чересчур длинные, недаром она то и дело закидывает одну на другую, закручивает их спиралью, что противоречит тезису о жестком строении костей. Руки тоже длинные, но не такие беспокойные. Они лежат на пластиковой столешнице, и лишь изредка одна невзначай, словно лаская, касается другой, скользит по прямой линии пальца, пробует на ощупь мягкие бугорки на ладони, как будто эти руки принадлежат разным людям, как будто одна – ее, девушки, а вторая – ее любовника. Профессор Авильдсен на мгновение задержал на ней взгляд, отметил мягкий изгиб спины, скользнул по груди, прикрытой свободной, чересчур свободной курткой. И вспомнил. Он видел ее в больнице, в сестринском халате, больше месяца назад.

Затем обвел взглядом переполненную аудиторию. Пора начинать.

Девушка в свою очередь ощутила горячий прилив крови к щекам, когда встретилась глазами с профессором, который ради нее на несколько секунд задержал лекцию. Неужели понял, что похабные слова на доске обращены к ней? И потому бросил вызов амфитеатру? Хотел показать ей, как надо бороться? Этот блестящий, настойчивый взгляд вывел ее из прострации, вернул к действительности. Она нажала клавишу диктофона, и пленка начала крутиться, впитывая голос антрополога. Она нацепила очки на прямой носик и еще больше сощурилась. Многие студентки были тайно влюблены в профессора Авильдсена, в его зеленые, блестящие глаза, похожие на двух скарабеев, в его яркие, всегда чуть приоткрытые, по-детски пухлые губы, в точеный орлиный нос, в редкую темно-рыжую бородку, составлявшую контраст с каштановыми волосами. Девиц можно понять. Ее тоже завораживал этот одухотворенный человек, бесспорно выделяющийся из толпы. Словно стоящий на пьедестале. Такой неприступный, такой непохожий на других университетских профессоров. Но она, в отличие от сокурсниц, понимала, что ее завораживает личность, а не человек.

Она еще раз смерила досадливым взглядом толстяка, сидевшего неподалеку, который продолжал коситься на нее, думая, что она этого не замечает. Ей вспомнились пять писем и десяток мерзких телефонных звонков, полученных в последнее время. Те же гнусные слова, что и на доске. Потому-то она и поняла, что они обращены к ней. В ярости и отчаянии она пошла и написала заявление в полицию. Заявление на анонима, хотя она с самого начала догадывалась, что это он, мерзкий толстяк, не сводящий с нее сальных свинячьих глазок и при этом облизывающий свои крысиные зубы. От этих взглядов хотелось отмыться – не так, как на улице, когда кто-нибудь свистит ей вслед и отпускает забористые замечания. Возможно, потому что те замечания и тот свист невидимы, безличны. Они скорее обращены к типу внешности, чем к конкретному человеку. К женщинам вообще, а не к ней лично. То, что они относятся к ней, а не к другой девчонке, – чистая случайность. А на письмах написаны ее имя и фамилия, ее адрес, номер дома по ее улице, и, прежде чем говорить гадости в трубку, он узнал номер телефона – ее, а не кого-либо другого, – это избирательная, нацеленная травля. Преднамеренная. Этот маньяк не всех женщин вообще удостоил своим вниманием, а именно ее. И от этого Джудитта Черутти ощущает в душе бессильную ярость и какую-то скверну. Она плотнее запахнула куртку, пряча под ней большую, рано развившуюся грудь, на которую пялятся все кому не лень и из-за которой она себя ненавидит.

– Болезнь, – вещал тем временем профессор, – есть средоточие антропологии. Моей антропологии. Антропологии, которую вам придется, поднатужившись, усвоить. Великая, благородная Болезнь, которую иногда мы будем называть Страхом. Страх и Болезнь – синонимы в вашем новом словаре. Как, собственно говоря, и Неведомое. Неведомое – это наша Судьба. Судьба и Неведомое – вот еще два антропологических синонима. Болезнь… Страх… Неведомое… Судьба… Попробуйте разделить их. Не получится. Единственная наша ясная цель – это Смерть. Все остальное суть Болезнь, Страх, Судьба, Неведомое. Синонимы. А Смерть – их антоним. Смерть – это конец сознания. Конец Болезни. Конечная остановка агонии, которую мы упорно называем Жизнью. Если вы постигнете эту истину, антропология развернется перед вами, как красная ковровая дорожка, по которой вы пройдете, не боясь оступиться и сделать ложный шаг. По этой дорожке мы с вами пойдем, ни на миг не сворачивая с нее. Почему?.. Да потому, что поймем вслед за Гёте, что все видимое является только аллегорией, она одна имеет ценность и смысл для человека. Разве не это мы все ищем? И дикари, и технари?! Ценность и смысл.

Профессор Авильдсен все более воодушевлялся, заражая своим пылом застывшую в напряженной тишине аудиторию, а Джудитта никак не могла избавиться от гнетущего чувства. Теперь уже не только из-за косых взглядов похабника, но из-за слов профессора. Вернее, из-за того, что крылось за ними. Его видение мира. Выходит, в осознании жизни коренится врожденная болезнь, о которой толкует профессор. А может быть, не только в этом дело? Может быть, ее тревожит нечто скрытое в душе самого профессора Авильдсена? Что-то исходит из его нутра и разливается в воздухе. Резкий щелчок диктофона оторвал ее от смутных мыслей. Она вытащила кассету и перевернула ее. Потом снова нажала клавишу записи. Письма и звонки без достаточного основания ввели в действие защитный механизм. Джудитта устыдилась своих мыслей о профессоре Авильдсене и сосредоточилась на лекции. Экзамен по антропологии станет ее цветком в петлице, она очень надеется получить высший балл. Этот курс знаменит не только странными теориями профессора, но и количеством студентов, которых он заваливает на каждой сессии. Снисхождения от профессора Авильдсена не жди. Он весьма оригинально трактует предмет, и бедные студенты после многочисленных пересдач готовы Бога молить за низший балл, только б не исключили. Но Джудитта себе этого не позволит. Чтобы пробить дорогу в жизни, она должна быть первой во всем.

– Болезнь столь же глубоко укоренилась в человеческом существе, сколь и Смерть, – развивал свою мысль профессор. – Это сигнал трубы перед последней битвой… Или, если вам не нравятся громкие метафоры, звонок в дверь. Смерть стоит за дверью лишь до тех пор, пока держатся замки, засовы и петли. Следовательно, изучая человека, мы изучаем Смерть. Мне надо от вас, чтобы вы окунулись в этот темный омут. Когда вы поймете, что выбраться из него невозможно, только тогда сможете поучаствовать в великом пиршестве всех народов.