Майкл Роботэм - Подозреваемый

Я признателен Марку Лукасу и всем сотрудникам агентства «LAW» за советы, мудрость и здравомыслие. Я благодарен Урсуле Маккензи и тем, кто принял вместе с ней участие в этой авантюре, прежде всего за их веру.

Я хочу сказать отдельное спасибо за гостеприимство и дружбу Элспету Ризу, Джонатану Марголису и Мартину Форрестеру – троим из множества друзей и знакомых, которые отвечали на мои вопросы, внимали моим рассказам и путешествовали вместе со мной.

Наконец, я благодарю за любовь и поддержку Вивиэн, которая, как и я, проводила бессонные ночи с моими персонажами. Менее преданная женщина на ее месте уходила бы спать в комнату для гостей.

Если стоять на высокой, крытой шифером крыше больницы Ройал-Марсден и смотреть сквозь ряды труб и телевизионных антенн, то видишь только другие трубы и телевизионные антенны. Это напоминает сцену из «Мери Поппинс», в которой все трубочисты пускаются в пляс на коньках крыш, размахивая своими щетками.

Отсюда я вижу купол Ройал-Альберт-холла. В ясную погоду я смог бы, наверное, разглядеть Хэмпстед-Хит, хотя сомневаюсь, что в Лондоне бывает такая ясная погода.

– Неплохой вид, – говорю я, переводя глаза вправо – на подростка, съежившегося на расстоянии примерно десяти футов. Его зовут Малкольм, и сегодня ему исполняется семнадцать. Он высокий и худой, с темными, нервно мигающими глазами, и его кожа бела глянцевой белизной бумаги. На нем пижама и шерстяная шапка, прикрывающая лысину. Химиотерапия – жестокий парикмахер.

На улице плюс три, но из-за холодного ветра кажется, что морозит. Мои пальцы уже окоченели, и даже в носках и ботинках я едва чувствую пальцы ног. Малкольм же стоит босиком.

Я не смогу поймать его, если он прыгнет или упадет. До него останется еще шесть футов, даже если я вытянусь вдоль желоба. Он это понимает. Он учел угол наклона. По словам онколога, у Малкольма исключительно высокий коэффициент интеллекта. Он играет на скрипке и знает пять языков, ни на одном из которых не станет со мной разговаривать.

Весь этот час я задаю ему вопросы и рассказываю истории. Я знаю, что он слышит меня, но мой голос для него – всего лишь неопределенный внешний шум. Он сосредоточился на собственном внутреннем диалоге, решая, следует ли ему жить или умереть. Я хочу присоединиться к этой дискуссии, но для этого мне необходимо приглашение.

Национальная служба здравоохранения выпустила целую груду руководств по поведению при захвате заложников или попытке самоубийства. Созвана бригада экстренной помощи, состоящая из старших медиков, полицейских и психолога – меня. Первостепенная задача – узнать о Малкольме как можно больше и постараться выяснить, почему он решился на этот поступок. Сейчас опрашивают врачей, медсестер, пациентов, а также его друзей и родственников.

Человек, ведущий переговоры, – главный в команде. Все данные стекаются к нему. Вот почему я стою и мерзну здесь, пока все остальные пьют кофе в тепле, беседуют с сотрудниками и изучают папки с документами.

Что я знаю о Малкольме? В правой задней части височного отдела мозга у него опухоль, находящаяся в опасной близости от ствола. Из-за этой опухоли левая сторона тела почти парализована и он оглох на одно ухо. Идет вторая неделя его повторного курса химиотерапии.

Сегодня утром его навестили родители. Онколог сообщил хорошие новости. Кажется, опухоль Малкольма уменьшилась. Через два часа Малкольм написал на листке бумаги два слова: «Простите меня». Он выбрался из комнаты и выполз на крышу через окно мансарды на пятом этаже. Должно быть, кто-то оставил окно незапертым или же он умудрился его открыть.

Вот и все – все мои знания о подростке, который может рассказать больше, чем любой из его сверстников. Я не знаю, есть ли у него девушка, или любимая футбольная команда, или киногерой. Я больше знаю о его болезни, чем о нем. Вот почему я стараюсь изо всех сил.

Меня стесняет пояс безопасности под свитером. Он напоминает хитрое приспособление, которое родители надевают на детей, только начинающих ходить, чтобы они не убегали. В моем же случае предполагается, что пояс спасет меня при падении, если, конечно, там, внутри, не забыли закрепить другой конец. Звучит смешно, но именно такие мелочи обычно забываются в кризисных ситуациях. Может, стоит вернуться к окну и попросить проверить. Это будет непрофессионально? Да. Разумно? Опять-таки.

Крыша покрыта голубиным пометом, а ее скаты заросли мхом и лишайником. Очертания наростов напоминают окаменевшие растения, но на самом деле они скользкие и опасные.

– Возможно, это не важно, Малкольм, но, мне кажется, я немного понимаю, что ты чувствуешь, – говорю я, снова пытаясь достучаться до него. – Я тоже болен. Я не говорю, что у меня рак. Нет. И сравнивать наши болезни – все равно что сравнивать яблоки с апельсинами, но ведь мы все же говорим о фруктах, так?

Наушник в моем правом ухе начинает трещать. «Бога ради, что ты делаешь? – доносится до меня. – Перестань говорить о фруктовом салате и затащи его внутрь!»

Я вытаскиваю наушник. Теперь он висит у меня на плече.

– Ты ведь знаешь, люди всегда говорят: «Все будет хорошо. Все обойдется». Они говорят так, потому что больше ничего не могут придумать. Я тоже не знаю, что сказать, Малкольм. Я даже не знаю, что спросить. Люди в большинстве своем не представляют, как перенести чужую болезнь. К сожалению, еще не создали правил хорошего тона или списка рекомендаций и запретов. Вот тебя и встречают либо глазами, полными слез, словно говорящими: «Я не могу этого перенести и поэтому сейчас расплачусь», либо натянутыми шутками и притворно оживленными беседами. В иных случаях тебя полностью игнорируют.

Малкольм не отвечает. Он смотрит на крыши так, словно выглядывает из маленького окошечка башни, поднявшейся высоко в сером небе. Его пижама сшита из тонкого белого материала, простроченного синими нитками на манжетах и воротнике.

Глядя вниз между колен, я вижу три пожарные машины, две кареты «скорой помощи» и полдюжины полицейских. На крыше одной из пожарных машин лестница. Я ее раньше не замечал, но теперь наблюдаю, как она медленно разворачивается и начинает скользить вверх. Зачем они это делают? В это время Малкольм отталкивается спиной от ската крыши и приподнимается. Он сидит на корточках на самом краю, зацепившись пальцами ног за водосточный желоб, как птица на ветке.