Ха Цзинь - Рассказы

Понятное дело, я ценил не только его способности и ловкость, мне он вообще нравился. Крупный парень, сто восемьдесят с гаком сантиметров роста, немного тяжеловат, но очень проворен. Его большие глаза напоминали мне о маленьком пони в моей родной деревне. А широкий рот и кустистые брови делали его странным образом похожим на военачальников со старинных новогодних лубков. Он нравился и другим солдатам, в нашей Девятой роте у него было немало друзей.

Никогда не забуду, как он стал героем стихотворного произведения. Однажды весной мы сажали сою, и я приказал ребятам из Третьего отделения впрячься в плуг – у нас не хватало лошадей и быков. В первый же день взмокшие от пота люди стали жаловаться, что это работа для скота. Хотя они распевали революционные песни и даже изображали японских солдат, маршем входящих в деревню, никакими ухищрениями не удавалось облегчить этот тяжкий труд. Но уже назавтра все переменилось. Лю Фу и два других парня из Третьего отделения явились обритыми наголо. Они объявили, что так потеешь меньше и мыться после работы легче. Атмосфера в поле заметно оживилась. Три блестящие лысые башки, как воздушные шарики, покачивались во главе отделения. Никто не упускал возможности похихикать над ними. Лю Фу был повыше остальных, и голова у него была побольше, вот он и стал главной мишенью для шуточек. За пару часов в его честь сложили стишок, и солдаты в поле стали распевать:

Два дня спустя уже вся рота знала эти вирши. Большой Лю нисколько не обижался. Он даже распевал их с остальными, только вместо “Большого Лю” пел “Маленький Ван”, “Старый Мэн” и тому подобное. Его популярность росла, он был желанным гостем повсюду в нашей роте. Парень вроде него мог стать хорошим командиром отделения или взвода. Потому-то я и собирался в следующем году выдвинуть его на командную должность. Кто же мог знать, что он окажется таким любителем клубнички?

Наш партсекретарь был прав: тут поработала сводня. Хутоу находится в пятидесяти ли от Матишаня, где мы квартировали. Лю Фу ездил в областной центр по воскресеньям семь, ну самое большее восемь раз. Неужто он встречался с Маленькой Белой Феей шесть раз? Почти каждый раз, как ездил туда? Это невозможно, если только в первую же поездку кто-то не отвел его прямиком к этой женщине. Я вспомнил, что впервые он поехал туда с Ли Дуном, а второй раз – с Чжао Юмином. Эти солдаты были постарше и вполне надежны; маловероятно, чтобы они занимались сводничеством. Но знать человека в лицо – не значит знать его сердце. Я решил поговорить с Лю Фу.

Беседа наша много времени не отняла. Он выглядел удрученным и пристыженным, но отрицал участие кого-либо еще в этом деле и уверял меня, что порядочный человек должен сам отвечать за свои поступки и их последствия.

Я даже рад был, что он всю вину берет на себя. Если в нашем взводе обнаружится еще один такой вроде него, мне будет трудно оправдаться. Нас засмеют, разговоры пойдут, что Первый взвод – приют разврата. Да и Лю Фу туго придется, товарищи его сочтут вроде как предателем.

Я серьезно отнесся к этой истории, ей следовало положить конец. Мы защищаем границы Родины и не должны растрачивать боевой запал, гоняясь за женщинами. В отличие от русских по ту сторону границы, мы, китайцы, – солдаты Революции и не можем позволить женщинам нарушать чистоту нашего морального облика. Субботними вечерами мы с вышек часто наблюдали, как русские развлекаются в бараках со школьницами. Они пели и плясали у костров, целовались-обнимались в открытую, валялись и совокуплялись по кустам. Но они же варвары и ревизионисты, а мы – китайцы и настоящие революционеры.

Так что я велел Лю Фу написать самокритику, проанализировать элементы буржуазной идеологии, проникшие в его мозги, и сделать заключение о природе его проступка. Он плакал и просил не накладывать на него дисциплинарного взыскания. Он боялся, что все станет известно его семье, и это пятном ляжет на всю его оставшуюся жизнь. Я сказал, что дисциплинарных мер не избежать, и тут я ничем помочь ему не смогу. Лучше уж было сказать ему правду.

– Значит, мне конец? – своими глазами пони он выжидающе смотрел на мои губы.

– Твое дело было спущено из политотдела полка. Тебе известно, что рота не может оспорить решение, принятое наверху. Обычно на таких, как ты, провинившихся, налагают дисциплинарное взыскание, но это не значит, что ты будешь наказан на всю оставшуюся жизнь. Все зависит от твоего поведения. Если, скажем, с настоящего момента ты будешь вести себя во всех отношениях хорошо, это взыскание может быть изъято из твоего личного дела при демобилизации.

Он раскрыл было свой большой рот, но ничего не сказал, как будто сглотнул слова, прилипшие к гортани. Слово “демобилизация”, видать, здорово его стукнуло. Когда деревенщина вроде него идет в солдаты, то старается изо всех сил дослужиться до офицерского звания. Вернуться домой в нищую деревню, где нет никакой работы, – это же просто несчастье. Работы нет, и никакая девушка за тебя не пойдет. А с таким клеймом в характеристике армейское будущее Лю Фу было предопределено: он уже никогда не станет офицером.

Через два дня он сдал свою “самокритику”. Восемь белых листов с крупными каракулями и несколькими кляксами. Ничего выдающегося этот деревенский парнишка написать, конечно, не мог. Язык у него был корявый, многие предложения оборваны на полуслове. В основном он себя критиковал за то, что недостаточно много работал над очищением собственных мозгов от буржуазной идеологии, и за то, что подхватил заразу либерализма. В Седьмом армейском правиле ясно говорится: “Никто не имеет права на вольности с женщинами,” а он забыл указание Председателя Мао и нарушил правило. Он также забыл обязанности солдата, несущего службу на Северной границе. В то время как враги острили свои зубы и точили свои шашки, он предавался сексуальным утехам. Он не достоин того, чему учила его Партия, не достоин того, чего ждала от него Родина, не достоин тех усилий, которые приложили родители, чтобы вырастить его, не достоин оружия, которое народ дал ему в руки, не достоин своей новой зеленой формы.

Я знал, что он не красноречив, поэтому простил ему некоторый перебор с самообвинениями. Он серьезно ко всему отнесся; только это и имело значение.