Андреас Эшбах - Один триллион долларов

– Кажется? – повторил Маккейн. – Это не похоже на основательное исследование.

– Я думаю, для Аурелио Печчи и других членов Римского клуба было важно затеять мировую дискуссию. Для этого WORLD3 и его предсказания подходили идеально.

Маккейн вскочил и принялся ходить взад и вперед вдоль гигантской световой панорамы ночного Лондона.

– А что с моделью Мезаровича и Пестеля? Она учитывает региональные различия.

– World Integrated Model, да. WIM гораздо меньше включает окружающую среду, чем модели WORLD. Это часто подвергалось критике и объяснялось непомерной сложностью модели.

– Но разве точная модель не должна быть сложной?

– Конечно. Но в первую очередь она должна быть убедительной. Чтобы можно было понять, что она делает. В противном случае это недалеко уйдет от гадания по кофейной гуще.

Маккейн достал из ящика стола толстый том и бросил его на стол.

– Что и сделали сочинители этого исследования, если вы хотите знать мое мнение. Я полагаю, это вам знакомо?

– Разумеется. «Global 2000», исследование, проведенное по поручению президента Картера. Якобы самая продаваемая из нечитаемых книг в мире.

– И как? Что вы о нем думаете?

– Ну. Исследование основано главным образом на том, чтобы свести воедино оценки разных экспертов, дополнив их некоторыми не очень точно задокументированными расчетами. Но самый большой изъян не в этом, а в ограничении во времени до 2000 года. Уже сейчас видно, что настоящие перевороты если и произойдут, то лишь в начале следующего столетия.

– Правильно. И я хочу знать какие, – сказал Маккейн.

– И что вам это даст?

– Я хочу при помощи вашей модели узнать, как можно предотвратить катастрофу.

Ученый посмотрел на него долгим взглядом, потом медленно кивнул.

– Хорошо. Какие вам видятся условия такой модели?

Маккейн не медлил ни секунды.

– Первое – это должна быть кибернетическая модель. Все равно, какой степени сложности, все равно, какой затратности. Никаких оценок и предположений, никакой интуиции, никаких допущений. Все должно быть количественно выражено, все взаимно соотнесено, все с прозрачной ясностью должно следовать из компьютерных вычислений.

– Над такой моделью мы и работаем. Вы это знаете – иначе бы не пригласили меня.

– Правильно. Второе – первым делом вы ставите в известность меня. Я буду определять, когда можно опубликовать результаты.

Профессор Коллинз слышно втянул воздух сквозь зубы.

– Это жесткое условие. Я подозреваю, что вы от него не отступитесь?

– Можете держать пари, – сказал Коллинз. – Третье…

– И много еще?

– Это последнее. Я хочу знать правду. Не какое-нибудь политкорректное высказывание. Не какое-нибудь успокоение для масс, не пропаганда. Только правда.

Вскоре им был поставлен мощный реактивный лайнер, купленный за четыреста миллионов долларов и перестроенный по их заказу в летающую централь концерна – с офисами, переговорными помещениями, барами, спальнями и гостевыми комнатами, – связанную через спутники со всем миром и соответственно обставленную. Лайнер был белоснежного цвета, лишь на хвостовом стабилизаторе красовалась размашистая красная f. Из-за отдаленного сходства с цифрой 1 самолет стали называть – вначале персонал, потом и пилоты, и диспетчеры по всему миру – Moneyforce One.

Отныне они иногда неделями летали вокруг света с одних переговоров, обсуждений или осмотров на другие. Джону стало нравиться положение бизнесмена, который приземляется на собственном самолете, которого всюду сопровождают красивые люди на черных лимузинах и которого всюду принимают как важную и желанную персону. Он начал наслаждаться сидением за огромными столами из благородного дерева в роскошных конференц-залах, заслушивая доклады нервничающих господ старшего возраста, тем более что теперь он уже кое-что соображал в цифрах, которые называли управленцы или излучали проекторы. Случалось, что он задавал один-два вопроса, на которые отвечали с видимым вздрагиванием; но по большей части он окутывал себя многозначительным молчанием, передавая слово Маккейну и со временем приобретя славу таинственного и неприступного босса.

Для журналистов и просителей Джон Фонтанелли был практически недосягаем, другое дело – для своей семьи и старых друзей. Он держал личный секретариат, работающий по принципам, заведенным еще Вакки. Даже список знакомых ему лично отправителей, чьи звонки и письма переадресовывались непосредственно ему – их лишь просвечивали во избежание взрывоопасных вложений, – был тот же самый. Его мать, дозвонившись до него после третьего или четвертого переключения, находила его в самолете, что было для нее непостижимо. Непостижимой была и скорость, с какой ему доставлялись письма, где бы на земном шаре он в этот момент ни находился. Как будто в секретариат наняли ясновидящего, который раньше их самих знал, где их самолет приземлится в очередной раз. Таким образом его однажды настиг первый компакт-диск Марвина.

Джон с некоторым любопытством открыл конверт с защитной внутренней прокладкой и расплылся в улыбке, увидев диск. Он назывался Wasted Future. С конверта смотрел Марвин – взглядом, затуманенным мировой скорбью, – снятый на фоне какой-то мусорной свалки. «Дорогой Джон, вот тебе первый шаг крутого восхождения», – было нацарапано на вложенной почтовой карточке и подписано Марвином и Константиной, которая на диске тоже значилась как вокалистка.

Очень интересно. Джон все бросил, прошел в салон самолета, оборудованный Hi-Fi-установкой за пятьдесят тысяч долларов, и с любопытством поставил диск.

Если одним словом, это было чудовищно. Из колонок вырывался глухой, размазанный шум, из которого неприятно выделялась лишь бас-гитара, тогда как пение терялось в чрезмерно просторном зале с плохой акустикой. Невелика потеря, поскольку пение Марвина было клинически-депрессивным и одновременно остро-чахоточным. Все громыхало в монотонном ритме, а если и удавалось различить начатки мелодии, то она так сильно напоминала что-то уже знакомое, что на язык просилось слово «плагиат». Константину было почти не слышно, но об этом тоже жалеть не приходилось – судя по тому немногому, что доходило до слуха.

Джон с содроганием убрал диск, не дослушав и раскаиваясь в своей доле вины в том, что такая поделка увидела свет. Это был не первый шаг восхождения, а завершающая точка падения. А значит, вскоре Марвину опять понадобятся деньги.

Он выкинул диск вместе с конвертом и карточкой в мусор и позвонил в свой лондонский секретариат, чтобы имя Марвина вычеркнули из списка.

Стоял лучистый день конца апреля, по существу первый весенний день. Замок сиял великолепием, словно был центром мира.