Андреас Эшбах - Один триллион долларов

Менеджеры брендов пригнулись и усердно рылись в своих бумажках. Руководитель Cascata Records, фирмы звукозаписи из Милана, которая вот уже полгода как принадлежала Polytone, уныло разглядывал скорбные цифры продаж компакт-диска с названием Wasted Future.

– Мы переживаем спад, – сказал Маккейн. – Это плохо, но в жизни такое случается. Спады неизбежны, и они отделяют мальчиков от мужчин.

Джон только кивнул. Они ехали в аэропорт, и их бронированный лимузин застрял в пятничной пробке. Если глянуть вперед, казалось, будто грузовики и красные двухэтажные омнибусы стоят впритирку друг к другу. Моросил дождь, и вдоль улицы покачивались антрацитовые зонты.

– Именно сейчас мы не должны упускать из виду наши цели, иначе мы утонем в мелочах. И одна из наших ближайших целей – Международный валютный фонд.

Вот преимущество личного самолета: можно не беспокоиться, что опоздаешь на рейс. Джон как раз обдумывал то, что сказал Маккейн, и напряг лоб.

– МВФ? – повторил он. Он уже читал об этой наднациональной организации, призванной обеспечивать функционирование финансовой системы по всему миру, чтобы валюты оставались конвертируемыми одна в другую и так далее. Описание наводило смертную скуку. – Вы должны мне это объяснить, – попросил Джон. – Какое отношение это имеет к нам.

– В МВФ в настоящий момент 180 членов. Каждая страна-член делает свой взнос, так называемую квоту, и квота тем больше, чем богаче страна. Квота также определяет право голоса, то есть кто больше вносит, тот и задает тон. Сейчас это США с восемнадцатью процентами голосов. – Маккейн поднял растопыренную ладонь и приготовился загибать пальцы. – Это первый пункт, который подходит к нашей концепции: богатство есть влияние. Открытое влияние, нескрываемое, заложенное в уставе.

– Ну-ну, – сказал Джон. – Влияние, но на что?

– Это второй пункт, интересный для нас. МВФ может заглянуть в документы всех своих членов, может затребовать от правительств информацию об их денежной и налоговой политике, правда, не может давать указания. В нормальном случае. Другое дело, если страна получает от МВФ кредиты. Такие кредиты выдаются только под строгие обязательства, и выполнение обязательств контролируется. Нет более прямого влияния на политику государства, чем через МВФ. – Маккейн загнул уже два пальца. – Понимаете? Через Валютный фонд мы можем воспрепятствовать тому, чтобы развивающиеся страны гробили окружающую среду в своей дикой индустриализации.

Джон посмотрел на Маккейна, как будто видел его впервые. Сам он никогда в жизни не додумался бы до такой мысли, в этом он мог признаться без зависти.

– Через МВФ, да, – кивнул он. – Но как вы собираетесь влиять на МВФ?

Маккейн пожал плечами:

– Сладкоречивыми заверениями. Предложениями о кооперации. Или – что было бы самой смелой моей надеждой – тем, что Fontanelli Enterprises стал бы первым членом МВФ, не являясь нацией.

Джон невольно хватил ртом воздух:

– Действительно смело.

– Ну уж не настолько. Сейчас МВФ располагает за счет взносов общей суммой разве что 190 миллиардов долларов, половина которой – в неконвертируемой валюте, то есть ни на что не годные деньги. Для нас было бы пустяком дать им даже больше, чем США.

Джон почувствовал, как в нем поднимается чувство непобедимости, которое не покидало его все лето и которое было лучше, чем секс. Но если это чувство сберегалось в некоем сосуде, то он у Джона был с трещиной, через которую непобедимость вытекала, оставляя после себя лишь смутное недовольство.

– Не думаю, чтобы они нас приняли.

Маккейн посмотрел наружу.

– Это лишь вопрос времени, – сказал он. – Эра наций уже прошла. Люди еще держатся за них, как за бабушкин чайный сервиз, которым больше не пользуются, потому что его нельзя мыть в посудомоечной машине, но следующее поколение будет просто недоумевать, для чего нужны нации. – Он указал на витрину книжного магазина, где были выставлены альбомы о недавних Олимпийских играх в Атланте. – Вы еще захватите те времена, помяните мое слово. Спортсмены на Олимпийских играх будут выступать не от имени наций, а от имени концернов.

– А что, если учредить премию? – рассуждал Джон однажды вечером, в небе над Тихим океаном. – Что-то вроде Нобелевской, только за защиту окружающей среды?

Маккейн, который, как всегда во время полетов, неотрывно изучал документы, меморандумы и проекты договоров, делая на них пометки, или диктовал письма, поднял глаза от своего блокнота.

– Премия Фонтанелли?

– Необязательно. Но я представляю себе ежегодную премию для людей, которые сделали что-то в духе прорицания. Думаю, это могло бы стать стимулом. Поощрило бы новое мышление. И благотворно бы сказалось на нашем имидже.

Маккейн стучал кончиком шариковой ручки по подбородку.

– Вы хотите учредить такую премию? – спросил он.

Ударение этого вопроса показалось Джону странным.

– Да, – сказал он.

– Тогда сделайте это.

– Я? – Джон смотрел на него с сомнением. – Я понятия не имею, как это делается.

Маккейн задумчиво положил свою ручку на блок.

– Вам и не нужно иметь никакого понятия, как что-то делается. Вспомните, что я сказал вам в нашем первом разговоре. Деньги заменяют все, деньги могут все. Вам нужно только знать, чего вы хотите. А как это сделать, должны думать другие.

– Кто, например?

– Позвоните в организационный отдел, вызовите кого-нибудь к себе в кабинет и скажите ему, чего вы хотите. И он это сделает, в конце концов за это он получает зарплату. – Маккейн улыбнулся: – Кстати, мне эта идея кажется великолепной.

Один из их проектов, подвергнутых рационализации, фирма Hugemover, некогда лидер мирового рынка строительных машин, принесла неожиданные результаты: профсоюз объявил забастовку.

– Хэлло, Джим, – сказал Маккейн, когда включили видеоконференцию. – До нашего слуха тут дошли вещи, в которые мы отказываемся верить.

Джон сидел немного в стороне поля охвата камеры. Это ему посоветовал Маккейн.

– Наверное, будет неприятно, – сказал он.

Джим Стросс, председатель правления фирмы, имел внешность мягкого человека, с розовой кожей свежевыкупанного младенца. В его взгляде на экране читалась строптивость. Дональд Раш, его заместитель, сидел рядом и сосредоточенно испытывал шариковую ручку на излом.

– Хорошо, я солгал бы, утверждая, что не понимаю этих ребят, – заявил Стросс. – Зарплата сокращается на двадцать процентов, рабочая неделя удлиняется на два часа, и все это вводится разом, без переговоров. Вы бы тоже бастовали, Малькольм.

– Что бы я делал или не делал, тут не обсуждается. Вопрос в том, что будете делать вы, Джим.