Кристин Керделлян - Тайные врата

– Наполеон – потомок Людовика Четырнадцатого? Да все знали, что это чушь! – встрял Гранье.

– Чушь? Никто и не доказал, что это правда, но и что неправда, тоже не доказал…

Я немного знал эту историю. Скорее даже легенду. Еще точнее – идею некоторых генеалогов, обожающих Императора.

Железная маска, когда его посадили в Пиньероль, на юго-западе Франции, влюбился в дочку своего тюремщика. Убедил ее одарить его своими милостями. Беременная, она перебралась через Средиземное море и спряталась на Корсике. Там вышла замуж за какого-то нотабля, [15] Нотабль (фр. notable) – в феодальной Франции почетное лицо из дворянства, духовенства или буржуазии, состоявшее членом совещательного учреждения при короле. которому родила десять детей, но так и не призналась, что старший был вовсе даже не его, а Бурбон, племянник Людовика XIV.

– Катрин, вы действительно верите в то, что незаконный сын Железной маски является…

– Предком Бонапарта? Неважно, Дэн. Важно, что император мог в это верить!

Я начинал понимать ее идею. Если существует доказательство кровной связи между императором и Бурбонами, оно, несомненно, находится в тайной комнате, которую мы разыскиваем. Если Наполеон столь часто приезжал в Трианон, то, возможно, потому, что тоже искал здесь эти секретные архивы. Он, наверное, был уверен, что в них находятся документы про Железную маску. Записи, которые доказывали его родство с королями Франции!

– Наполеон приезжал в Трианон, чтобы найти тайные архивы королей? Вы в самом деле верите в это, Катрин?

– Он встречался здесь с Жозефиной. – Гранье встрял в беседу, чтобы блеснуть своими познаниями.

– Браво! От вас ничего не скроешь, Жан-Филипп! – восхищенно сказала Катрин.

Как все поклонники французской истории, я знал, что Наполеон не любил Версаль. Всякий раз, когда он приезжал сюда, останавливался не в главном замке, а в Большом Трианоне. Очевидно, у него имелась на это причина, когда он приехал сюда впервые. Это был 1809 год, Рождество. Он приехал, чтобы отказаться от Жозефины де Богарнэ, хотя по-прежнему любил ее, и достоинством Трианона было то, что он находится недалеко от замка Мальмезон, их традиционного «домика на уик-энд», куда она удалилась. Но и потом император часто возвращался в Трианон. Официальной причиной называлось то, что Мария-Луиза обожала это место, столь дорогое ее тетушке Марии-Антуанетте. В марте 1813 года, перед возвращением в Германию, он даже провел здесь две недели с ней и их сыном. Это был почти его семейный замок.

Я прервал воркование моих спутников:

– Но откуда Наполеон мог знать, что тайные архивы находятся в Трианоне? У него же не было дневников герцогини де Кадаран!

– Дэн, ну что же вы, у него был источник получше! – воскликнула Катрин.

– Какой?

– Гуверне, [16] Тур дю Пен-Гуверне, Фредерик-Серафим, маркиз (1758–1837) – французский политический деятель, при империи префект Брюсселя. Дэн! Наполеон совершенно точно встречался с Гуверне! Или с кем-то, кто помогал ему закрыть подземный вход… Не забудьте, что Бонапарт и Людовик Шестнадцатый – современники!

Так, хватит мне уроков истории.

– О'кей, Катрин, о'кей… Допустим, Наполеон знал, что тайные архивы находятся в Трианоне и что Гуверне указал ему, где находится тайник. Вы думаете, это сохранилось бы в тайне? И Наполеон оставил там все документы?

Я говорил сухим тоном, как на совещаниях, когда спешу поскорее их закончить.

– Я не могу ничего утверждать, – ответила Катрин.

– Тогда зачем вы привели нас сюда?

– Интуиция, Дэн.

– Я свои интуитивные догадки обычно проверяю.

– А как вы хотите…

Взбешенная, Катрин повернулась ко мне спиной и пошла дальше в глубь галереи, открывая компьютер. План Большого Трианона, который мы видели чуть раньше, снова появился на экране.

– Пришли, – произнесла Катрин. – Дэн, подержите, пожалуйста, ноутбук.

Катрин указала на комнату справа от себя, за большой деревянной дверью. Я последовал за ней, изучая план на экране. Красивый рисунок Трианона, трехмерный, с наложенными зелеными буквами-названиями комнат, Малахитовый салон. Внезапно в низу экрана я заметил иконку, запускавшую функцию «поиск». Я нажал на нее. Появились два имени: Наполеон. Людовик XIV.

Я понял, что привело Катрин сюда. Она определила комнаты, в которых останавливались оба правителя! Навязчивая идея императора найти предков была столь сильна, что он, приезжая в Трианон, конечно же, исследовал помещения, которые до него занимал Людовик XIV.

– Малахитовый салон, господа! Единственная комната Большого Трианона, в которой обитали и император, и «король-солнце», оба!

Катрин улыбалась. Она направила фонарь на столешницу справа от нас, затем на две маленькие вазы. Все малахитовое, сибирского камня, подаренное императору царем Александром I.

– Пойдем! Искать надо там.

Гранье молчал, а значит, соглашался, если верить старой пословице. Катрин отметила одно место, но у меня еще оставались сомнения.

– Если Наполеон нашел тайник, он запросто мог его опустошить.

Катрин покачала головой.

– А может, и нет. Он мог взять документы, которые его интересовали, и оставить остальные. Или просто их посмотреть. А поскольку мы с ним ищем разные вещи… Точно можно сказать, что он не нашел ничего, что доказывало бы его родство с королями, – иначе мы бы знали! Но, может быть, он изъял бумаги, касающиеся Людовика Шестнадцатого… А другие, которые меньше его интересовали, как наши планы садов, оставил, а, Дэн? Не удивлюсь, если он был очарован возможностью сложить свои тайны вместе с секретами королей Франции, как бы снова вписать себя в их последовательность!

Катрин обводила Малахитовый салон своей лампой, освещая одно за другим прочие его сокровища. Две картины, подписанные Шарлем де Лафоссом, – «Аполлон и Фетида» и «Клития, превратившаяся в подсолнух». Два больших зеркала в лепнине, установленные, если верить ей, для герцогини Бургундской, которая превратила эту комнату в свою спальню. Помпезная мебель Жакоба-Демальтера: золоченые скамьи резного дерева, обитые темно-красным дамастом с бордюром из золотой парчи по краям, перемежающиеся двойными занавесями.

Помнишь, как наши друзья из Калифорнии издевались, когда я описывал страсть французов к этим позолотам, канделябрам, витым ножкам и пастушкам? Пыльно. Старо. Скучно. Людям, живущим в другом блеске – стального металла, светящейся черноты, пикселей и плазмы, – этого не понять. Вилли, социолог, объяснил мне однажды, что французы любят окружать себя бархатом и стразами, в попытке убежать от реальности – устрашающей, ежедневной.