Андреас Эшбах - Выжжено

– Ваша речь у вас? – спросил Миллер.

– Не беспокойтесь. – Абу Джабр поднялся, держа текст речи в руках.

Собственно, то была речь, подготовленная Миллером. Во всяком случае, отредактированная им. И с ним же отрепетированная. Миллер был опытным журналистом и сносно владел арабским, хоть и предпочитал говорить по-английски. Он сказал, что будет консультировать Абу Джабра сколько тот захочет.

Но прозвучало это так, что американцы не собирались предоставлять выбор новому правителю.

Абу Джабр никогда не ходил в школу. Чтению и письму его обучила мать – по Корану. Но он бы всё же предпочёл ходить в школу. И решил побеспокоиться о детях: чтобы они уж точно ходили в школу.

Хотя он уже бывал в студиях, его всякий раз заново ошеломляла яркость света и жар софитов. Так ли это было необходимо? После всего прогресса, проделанного техникой?

Пока Миллер говорил с режиссёром, Абу Джабр достал из кармана листок, развернул его, разгладил и аккуратно вложил между листами готовой речи. Потом один из ассистентов почтительно проводил его к месту выступления.

Последние поправки. Кто-то поправлял его бороду, кто-то проверял, надёжно ли сидит на его платке агаль из простого шнура, на котором он настоял. Ведь он пока что ещё не король.

Началось как на кинопробах. Миллер ободряюще кивнул ему, режиссёр показывал на пальцах обратный отсчёт времени, и потом на камере зажёгся красный огонёк.

Речь была написана хорошо как по звучанию слов, так и по содержанию. В ней говорилось о событиях последних месяцев. Об аварии в Рас-Тануре, которая была попыткой скрыть другую аварию: прорыв воды в нефтяном поле Равар. Как события вышли из-под контроля. Абу Джабр почувствовал, как его голос сам по себе стал резче, когда он зачитывал пассаж, осуждающий бегство правительства от народного гнева.

– Эти люди впредь не могут претендовать на то, чтобы править нашей страной.

Он взял в руки листок с текстом, который отшлифовывал часами.

– Но я считаю недостаточным просто сослаться на моё происхождение, – прочитал он дальше и увидел, как вздрогнул Миллер. – Мой отец, как известно, основал эту страну – но могу ли я из-за этого на что-то претендовать? Не знаю. Однако я знаю, что наша страна должна прийти к единству. Я готов стать вашим королём, но и вы должны быть готовы признать меня своим королём. Мне важно знать, что вы готовы к этому. Мне важно узнать это от каждого из вас в отдельности. Поэтому я назначаю референдум, в котором каждый взрослый гражданин Саудовской Аравии – каждый мужчина и каждая женщина – имеет один голос. Он должен отдать его в уединении, отвечая только перед самим собой и Аллахом, да будет благословенно Его имя. Я назначаю этот опрос народа, который должен состояться в течение следующих двух недель, и приглашаю наблюдателей из разных стран, какие пожелают приехать к нам. Только если большинство признают меня в качестве короля, я приму на себя это достоинство. Ма'а ас-саляама.

Режиссёр, который рассчитывал на более продолжительную речь, не знал, что делать, и растерянно моргал. Пусть он что-нибудь придумает. Абу Джабр спокойно сложил свои листки, не торопясь встал и вышел из кадра. Краем глаза он видел, что кто-то отчаянно жестикулирует, видимо, подавая кому-то знаки закончить трансляцию.

– Мы так не договаривались, – прошипел Миллер, входя в гримёрную.

– Да, – весело ответил Абу Джабр. – Но поскольку это всё же шаг в сторону демократии, я был уверен, что вы ничего не будете иметь против.

Продажа легковых автомобилей между тем почти остановилась. Кроме тех, кому совсем уж было необходимо, никто и не думал покупать новую машину. К началу марта немецкая автомобильная отрасль находилась, как писали, «в тяжелейшем за всю свою историю кризисе». На всех автопроизводствах люди работали с неполной занятостью, и слухи о том, что предстоят большие сокращения, носились в воздухе.

Поползли шепотки, что, может быть, это уже не кризис. Может быть, это агония?..

Кризис перекинулся и на другие отрасли промышленности. Повсюду можно было услышать, что каждое второе рабочее место в Германии держится на автомобиле. Для прямых поставщиков автоиндустрии, которым вследствие многолетнего оптимизирования цен и без того доставалась лишь небольшая доля прибыли, совсем без резервов, конкурс был лишь вопросом времени. Предприятиям второго ряда – например, в металлообрабатывающем станкостроении – тоже приходилось затягивать пояса потуже, но, поскольку немецкие станки по-прежнему высоко котировались в мире, они ещё подсчитывали свои шансы на выживание. Первыми же в очереди на гибель стояли предприятия начального развития, форейторы новых технологий: молодые, только что вышедшие на рынок. Такие фирмы массовым порядком оказывались в списках банкротов. Одна газета окрестила «переплавкой хай-тека» то явление, что от кризиса гибли именно те секреты производства, от которых ждали спасительных новых технологий.

– Единственное, что ещё расходится – это автобусы, – рассказывал Вернер.

Был поздний вечер, и они сидели в гостиной. Юлиан, при котором они решили не обсуждать плохие вести, давно уже был в постели.

– На автобусы безумный спрос. Американцы, ты не поверишь, покупают именно автобусы. Сегодня в столовой я встретил одного, он ведёт американские дела и говорит, что они еле справляются с потоком экспортных бумаг. Якобы те собираются развить во всех своих гигантских пригородах сеть ближнего сообщения.

– А что, в США своих автобусов не производят? – удивилась Доротея.

– Производят, конечно. Но, видимо, недостаточно.

Кроме того, руководство уже окончательно решило не возобновлять тот проект по новым автомобилям, в котором участвовал Вернер и который был заморожен в начале декабря. Так что развития и пополнения актуальных моделей среднего класса ждать не приходилось.

– Другими словами, – резюмировал Вернер, – двести-триста миллионов ушли в песок.

– Но и смысла не было вкладывать еще больше денег в машины, которые никто не купит, – сказала Доротея.

Вернер смотрел в пустоту.

– Все равно у меня в голове не укладывается. Ну, хорошо, у нас кризис. Но ведь любой кризис когда-то проходит. И что потом?

Казалось, минута молчания вбирала в себя его слова. Стало так тихо, будто он ничего и не говорил. Доротея разглядывала просторную, элегантную гостиную с высокими окнами, с камином, сложенным из серого камня, и впервые думала о том, что это хоть и красиво, но совсем не уютно. В принципе это было построено так, чтобы эффектно выглядеть на снимках.

– А если нет? – тихо спросила она. – Если не пройдёт?

Вернер судорожно вздохнул и сверкнул на неё глазами. Но потом продолжил так, будто она ничего не сказала: