Дин Кунц - Странный Томас

Кто меня волновал, так это вожак. Он стоял, наклонив голову, с плотно прижатыми к ней ушами, оскалив зубы, убрав язык, и исподлобья пристально смотрел на меня.

Его передние лапы с такой силой прижимались к асфальту, что даже в лунном свете я видел, как растопырились пальцы. А согнутые передние фаланги создавали впечатление, будто зверь стоит на когтях.

Хотя я продолжал смотреть на них, они уже находились не передо мной, а справа от меня. А открытая дверь была по левую руку.

Яростное рычание, наверное, не так действовало бы мне на нервы, как их прерывистое дыхание.

На полпути к «шеви» я решил, что есть смысл рискнуть, попытаться нырнуть на заднее сиденье и захлопнуть дверцу, отсекая щелкающие челюсти.

И тут услышал приглушенное рычание слева от себя.

Стая состояла из четырех койотов, но четвертый прятался от меня за задним бампером «шеви». А теперь стоял между мной и открытой дверцей.

Уловив движение справа, я вновь повернулся к троице. Воспользовавшись тем, что я отвлекся, они приблизились.

Лунный свет посеребрил ленту слюны, которая текла из пасти вожака.

Слева четвертый койот зарычал громче, перекрывая шум мотора. Это был живой двигатель смерти, пока работающий на холостом ходу, но готовый сразу включить четвертую передачу. Периферийным зрением я увидел, как он крадется ко мне.

Дверь в куонсетский ангар находилась слишком далеко. Конечно, я мог бы побежать к ней, но добраться бы не успел. Вожак стаи прыгнул бы мне на спину, вонзив зубы в шею, а остальные рвали бы ноги, валя на землю.

Зажатая в руке «розочка» казалась неадекватным оружием, годящимся лишь на то, чтобы перерезать себе горло.

Судя по внезапно возникшему давлению в моем мочевом пузыре, к тому времени, когда эти хищники приступили бы к трапезе, им могло достаться замаринованное мясо…

… но тут койот, который надвигался на меня слева, вдруг перестал рычать и жалобно взвизгнул.

И троица справа уже не представляла угрозы. Они застыли в замешательстве, ноги распрямились, уши встали торчком.

Изменение поведения койотов, столь резкое и неожиданное, словно по мановению волшебной палочки, навевало мысли об ангеле-хранителе, который заколдовал этих тварей, не позволив им выпотрошить меня.

Я застыл как изваяние, боясь, что малейшее мое движение разрушит чары. А потом понял, что койоты переключили свое внимание на что-то находящееся у меня за спиной.

Осторожно повернув голову, я увидел, что мой спаситель — симпатичная, но очень уж худенькая молодая женщина с всклокоченными светлыми волосами и тонкими чертами лица. Она стояла позади и левее меня, босиком, обнаженная, если не считать крошечных, отделанных кружевами трусиков, скрестив тонкие руки на груди.

Ее гладкая бледная кожа, казалось, светилась под луной. А огромные серовато-синие глаза наполняла такая тоска, что я сразу понял: она принадлежит к сообществу не нашедших покоя мертвых.

Одинокий койот слева прижался к земле, забыв про чувство голода, напрочь потеряв боевой задор. Зверь смотрел на женщину, как верный пес, ждущий доброго слова от обожаемой хозяйки.

Три койота справа не выказывали такого же смирения, но тоже не могли оторвать глаз от женщины. Они тяжело дышали, хотя сильно напрягаться им еще не пришлось, и непрерывно облизывали губы. И первое и второе у псовых — свидетельства нервного стресса. Когда же женщина прошла мимо меня к «шеви», они подались назад, уступая ей дорогу, не в страхе, но из почтения.

Подойдя к автомобилю, женщина повернулась ко мне. Ее улыбка являла собой полумесяц грусти.

Я наклонился, чтобы положить «розочку» на землю, потом выпрямился, проникшись уважением к восприимчивости и шкале ценностей койотов, которые ставили сверхъестественное выше чувства голода.

Забравшись в кабину, я закрыл заднюю дверцу, открыл переднюю со стороны пассажирского сиденья.

Женщина смотрела на меня с изумлением, она, похоже, никак не ожидала, что кто-то сможет увидеть ее через столько лет после смерти. Да и для меня, понятное дело, встреча с ней стала полной неожиданностью.

Очаровательная, как распускающаяся роза, умерла она совсем молодой, наверное, чуть старше восемнадцати лет, слишком молодой для того, чтобы приговорить себя к столь длительному пребыванию в этом мире, к страданиям одиночества.

Я догадался, что она — одна из трех проституток, застреленных пятью годами раньше клиентом-наркоманом. Именно эта трагедия и привела к закрытию «Шепчущего бургера». Выбранная профессия вроде бы должна была ожесточить ее, однако я видел перед собой нежную и робкую душу.

Тронутый ее ранимостью и тем суровым приговором, который она вынесла себе, я протянул ей руку.

Вместо того чтобы коснуться ее, она застенчиво опустила голову. А после короткого колебания опустила руки, открыв и аккуратные грудки… и два темных пулевых отверстия, которые марали ее чистую кожу.

Я сомневался, что какое-то незавершенное дело удерживало ее в этом уединенном месте. Да и жизнь у нее выдалась такой трудной, что едва ли она могла сильно любить этот мир. Вот я и предположил, что нежелание покинуть его основано на страхе перед миром последующим, а может, и на боязни наказания.

— Не бойся, — сказал я ей. — Ты не была монстром в этой жизни, не так ли? Только одинокой, потерянной, сбившейся с пути, сломленной, но мы все такие же, только в разной степени.

Медленно она подняла голову.

— Может, ты была слабой и глупой, но таких тоже много. Я сам такой.

Она вновь встретилась со мной взглядом. Тоска в глазах никуда не делась, дополненная горем и печалью.

— Я сам такой, — повторил я. — Когда я умру, то уйду отсюда, и ты должна сделать то же самое, без страха.

Свои раны она воспринимала не как божественные стигматы, а как клеймо дьявола, которым они не были.

— Я понятия не имею, каково оно там, но я знаю, что тебя ждет лучшая жизнь, без тех бед и унижений, которые ты познала здесь. Это место, которое станет твоим домом, где тебя будут любить.

По выражению ее лица я понял, что она мечтала о том, чтобы быть любимой, да только мечта эта так и не реализовалась в ее короткой, несчастливой жизни. С самой колыбели до выстрелов, убивших ее, она, возможно, видела только ужасное, вот и не могла даже представить себе, что существует мир, где любовь — не просто слово.

Она опять подняла и скрестила руки, скрыв и грудки, и раны.

— Не бойся, — повторил я.

Улыбка ее осталась такой же меланхоличной, как прежде, но в ней добавилось загадочности. Я не мог сказать, утешили ли ее мои слова.

Хотелось бы, конечно, чтобы они звучали более убедительно, и оставалось только сожалеть, если б для молодой женщины они не стали руководством к действию.