Кит МакКарти - Окончательный диагноз

Она наградила его укоризненной улыбкой и просто ответила:

— Нет

Затем она отвлеклась, и некоторое время они шли молча, пока он не спросил:

— Скажи мне, Беверли, а что тебе больше нравится — защищать закон или нарушать его?

Она рассмеялась:

— Конечно нарушать, Джон. Это гораздо интереснее. — И она сжала его руку.

Это происходило уже на следующий день, и солнце сияло вовсю. Дом Милроя находился в относительно уединенном месте, и тем менее они не могли исключить вероятность того, что их заметят, поэтому вели себя как можно более скромно и шли, взявшись за руки, всячески демонстрируя, что не преследуют никаких зловещих целей.

— И возбуждение все оправдывает?

Она глубоко вздохнула:

— Ну Джон. Только представь себе, что могло бы быть.

Пожилым соседям они вполне могли казаться влюбленной парочкой, не вызывающей подозрений.

У входной двери Беверли извлекла из сумки связку пронумерованных ключей.

— Могу я осведомиться, где ты это взяла? — сухо поинтересовался Айзенменгер.

Она наградила его долгим взглядом своих ярких бездонных глаз. Губы ее были покрыты столь же яркой и блестящей помадой.

— Нет, Джон, вряд ли это будет разумно.

Она не хотела ставить его в известность, каким образом ей удалось заполучить этот трофей, как не хотел Фишер снабжать ее этой опасной контрабандой, и что ей пришлось пообещать ему за это.

Дверь была заперта на два замка. Когда она открыла первый, он поинтересовался:

— А кто является наследником?

— Салли Милрой. Они так и не развелись.

Дом был спроектирован в роскошном стиле и имел шесть спальных комнат. Он был еще достаточно новым и не нес на себе следов упадка, хотя Айзенменгеру удалось заметить кое-какие недостатки постройки — щели в фундаменте, пятно от протечки на крыльце и покосившиеся светильники на стенах. К тому же все свидетельствовало о том, что этот дом был приютом холостяка.

— Похоже, хозяин не слишком увлекался домоводством.

Как только дверь за их спинами захлопнулась, они стали чувствовать себя более раскованно, и голос Беверли прозвучал в тишине неожиданно и пугающе громко. На ее лице появилось выражение брезгливости, когда она ощутила запах пыли и давно приготовленной пищи.

Айзенменгер внимательно оглядывался по сторонам.

— Почему мне никогда не доводилось обыскивать дома, которые мне нравятся? — обращаясь не то к дому, не то к самой себе, спросила Беверли и добавила: — Мы ищем что-то конкретное?

Голос Айзенменгера донесся из самой дальней комнаты:

— Не думаю, чтобы он что-нибудь прятал. Мы ищем коробку с документами. Скорее всего, она находится в кабинете, но стопроцентно гарантировать я не могу.

Они переходили из комнаты в комнату, но ничего существенного за исключением общей запущенности им обнаружить не удавалось. Было очевидно, что большая часть шкафов и комодов не открывалась месяцами, если не годами. Единственное, что им удалось найти, — это многочисленные фотографии одной и той же привлекательной молодой женщины; в главной спальне их было четыре.

— Красивая сука, — беря одну из них в руки, заметила Беверли.

— Сука? — удивленно переспросил Айзенменгер.

— Я не имела в виду ничего оскорбительного, Джон.

Она легла на кровать, и он попытался сделать все возможное, чтобы на нее не смотреть.

— Может, передохнем? — спросила она, глядя в потолок.

Айзенменгер открыл шкаф и обнаружил, что тот заполнен женской одеждой и обувью.

— Боюсь, у нас нет на это времени, — с невозмутимым видом ответил он.

— Извини, не поняла?

Он оглянулся как раз в тот момент, когда она перекатилась на бок и приподнялась на локте, устремив на него невинный взгляд, так что ему потребовалось несколько мгновений на то, чтобы собраться с духом и повторить:

— Боюсь, у нас нет времени.

Она наградила его понимающей улыбкой и столь долгим многозначительным взглядом, который вмещал в себя все — от законов квантовой механики до примитивной пульсации в яйцах.

— Ну ладно, — промурлыкала она и поднялась с кровати. Похоже, у нее была страсть одергивать юбку и поправлять бюстгальтер.

Они вошли в кабинет, когда-то также являвшийся спальней, а теперь заваленный бумагами и папками. У окна располагался стол, на котором стояли плоский монитор и клавиатура. В противоположном углу находились диван и низкий кофейный столик, а перед ними телевизор и стереосистема. Вдоль стен стояли стеллажи, заполненные книгами и папками. В каком-то смысле это помещение являлось памятником профессиональным успехам Милроя — стены были увешаны обрамленными сертификатами и авторскими свидетельствами, сообщавшими обо всем, чего ему удалось достичь в жизни. Айзенменгер даже начал искать глазами значок велосипедиста и, не найдя такового, пришел к выводу, что Милрой так и не овладел ездой на велосипеде.

— Ну и ну, как он был горд собой, — заметила Беверли. — Но тебя он точно любил, — задумчиво добавила она, обнаружив еще одну фотографию Салли Милрой, на это раз с девочкой-подростком.

Айзенменгер оглянулся, удивившись ее тоскливому тону. Она поставила фотографию на место и подошла к дивану.

— Это диван-кровать, — заметила она. — Могу поклясться, он здесь и спал. Не считая ванной и кухни, все свое время он проводил именно здесь и не пользовался остальными помещениями.

Айзенменгер просматривал содержимое папок. В основном в них находились старые статьи, журнальные вырезки, экспериментальные данные и конспекты лекций.

— А как насчет компьютера? — поинтересовалась Беверли, приступившая к просмотру папок, лежавших на полу.

— Не думаю, чтобы Милрой овладел достижениями цифровой техники. Все его документы в больнице были машинописными, думаю, и здесь то же самое.

Им потребовалось двадцать минут, чтобы в самом низу древней стопки лекционных конспектов, посвященных заболеваниям органа Цукеркандля, найти то, что, вероятно, было специально спрятано там Милроем. Беверли достала папку и подошла с ней к столу.

Наверху лежало написанное от руки письмо, подписанное некоей Ивонной Хэйверс. Из него следовало, что эта Ивонна Хэйверс являлась ассистенткой Виктории Бенс-Джонс, помогавшей в проведении исследований, которые в дальнейшем принесли ей академическую награду. В письме недвусмысленно сообщалось, что Виктория сфабриковала результаты исследования, так как, по воспоминаниям Ивонны, оно зашло в тупик. В письме высказывалось предложение встретиться с Уилсоном Милроем, для того чтобы сравнить лабораторные записи с опубликованными результатами. К письму были присоединены два блокнота с записями, один из которых принадлежал Ивонне Хэйверс, а другой Виктории.

— Ну? Мы это искали? — осведомилась Беверли.