Джош Бейзел - Бей в точку

Позволю себе на минутку отвлечься и поговорить о том, чего так боятся в преступном мире. Сделаться живцом.

Классический пример — начинающий сутенер в поисках девки, которая бы на него поработала. Ни одна профессионалка к нему не пойдет, поскольку у нее уже есть свой сутенер. Что он делает? Знакомится с местной девушкой, такой тихой мышкой, и начинает ее обхаживать. Изображает пылкого влюбленного. В один прекрасный день он сообщает ей, что должен срочно отдать деньги, иначе ему кранты. Его приятель готов выложить сто баксов, если она с ним перепихнется. После того как она это сделала, он становится в позу оскорбленного, избивает ее, унижает, а потом дает ей наркотики, чтобы успокоить. И вот она уже на крючке, работает на него регулярно, то есть «сделалась живцом». И начинаются поиски дурочки № 2. Таков человек, венец природы.

Живцы — они есть везде, куда ни глянь, и первое, что приходит на ум, это тюряга, где вчера ты одолжил своему сокамернику сигаретку, а завтра уже приторговываешь им на право и налево в обмен на батарейки или жратву. Впрочем, чаще в криминальных ситуациях, когда человека ловят на крючок или ему кажется, что его ловят, есть куда более тонкие нюансы.

Все это я знал. Я прочел «Daddy Cool». Я знал, что Дэвид Локано ловит меня на крючок. Что даже если эта работа напрямую не связана с насилием, все равно этим кончится, только позже.

Просто я предпочел закрыть на это глаза.

Суббота, когда я отправился на Кони-Айленд, выдалась солнечной. Я сунул свою серебристую пушку (45-й калибр, деревянная рукоять, без глушителя) во внутренний карман анорака и в «ниссане», принадлежавшем моим старикам, двинул в Манхэттен через мост Джорджа Вашингтона, оттуда через Манхэттенский мост перебрался в Бруклин и проехал его насквозь, до самого Кони-Айленда. Чтобы припарковаться возле «Аквариума», мне было достаточно упомянуть имя Дэвида Локано, никто даже не сверился со списком.

Подростком я бывал и в самом «Аквариуме», и в старом парке развлечений, западнее его, а вот восточная сторона, то бишь Брайтон, оставалась для меня загадкой.

Улицы были запружены. То и дело встречались блондинистые братки в спортивных костюмах таких ярких расцветок, что слепило глаза, а на скамеечках сидели пожилые люди в купальных костюмах и в носках, с полотенцем вокруг шеи, при том что до воды было добрых двести метров. Многодетные латиноамериканские семьи, одетые по-летнему, контрастировали с ортодоксальными евреями в меховых шляпах и наглухо застегнутых лапсердаках. Куда ни посмотришь, кто-то поколачивал ребенка.

Я вошел в кварталы Маленькой Одессы на морской косе. Дома казались декорациями фильма про жизнь городской бедноты. Над Оушен-авеню протянулись вырвавшиеся на поверхность рельсы нью-йоркской подземки, а в тени эстакады, на фасадах допотопных магазинчиков, можно было разглядеть где прежние вывески на английском, а где и более поздние, на кириллице. Через пару кварталов я увидел бар «Клевер» с негорящей неоновой вывеской в виде трилистника. Я вошел внутрь.

Меня встретил занозистый пол, стойка кедрового дерева и запах срыгнутого пива, оставшийся, по всей видимости, в наследство от хозяина-ирландца, зато радовало неожиданно хорошее освещение и ламинат в красную клетку на маленьких квадратных столешницах. За одним столиком сидели мужчина и женщина, за другим — двое мужиков.

Худосочную блондиночку за стойкой, на вид не старше меня, с темными кругами под глазами, похоже, недокормили в детстве там, откуда она приехала в эту страну. Впрочем, английский у нее оказался на уровне.

— Если хотите поесть, присаживайтесь за столик.

— Мне только содовой, — говорю. — Я ищу Ника Дзелани.

Она отделилась от стены и подошла ближе.

— Кого?

— Ника Дзелани, — краснея, повторил я, особо тщательно выговаривая букву «Д». Попробуйте сами произнести такую фамилию, и вы меня поймете.

— Не знаю такого, — сказала она и после паузы: — Так вам принести содовую?

— Да, — говорю. — А что, тут поблизости есть еще один бар с таким же названием?

— Не знаю.

Когда она принесла мне напиток в узюсеньком бокале, я сказал:

— А вы не могли бы кого-нибудь спросить?

— Спросить?

— Про Ника Дзелани. — Я произнес это так, чтобы меня услышали за соседними столиками. Вдруг это имя им знакомо. — Мне говорили, что его здесь все знают.

Барменша вроде как задумалась, а затем сходила и принесла ручку и салфетку.

— Напишите, пожалуйста.

Я написал имя и фамилию. Кажется, ничего не переврал, а впрочем, не поручусь, и мои сомнения с каждой минутой только крепли. Что, если сам Дэвид Локано написал их с ошибками?

Она отошла к стойке бара и набрала номер телефона. Разговор шел несколько минут, по-русски. В какой-то момент ее голос зазвучал резко, затем тон стал извиняющимся. В мою сторону она не смотрела.

Закончив разговор, она вернулась.

— Я выяснила, кто это. Теперь, видите ли, я должна все бросить и отвести вас к нему.

— Мои извинения, — говорю, вставая с табурета. — Сколько с меня?

— Четыре пятьдесят.

О'кей. Считайте, что это деньги братьев Вирци. Я положил на стол червонец. Барменша даже не взглянула, просто подняла загородку, открывая проход в служебное помещение.

— Сюда, — сказала она, показывая мне дорогу.

Мы прошли через маленькую кухоньку, где толстая блондинка, сидя на перевернутом пластиковом ведре, с сигаретой во рту читала книжку на кириллице в твердой обложке. Она не подняла глаз. Отперев три замка, барменша вывела меня в проулок.

И тут же, поскользнувшись на выбоине, с криком рухнула, схватившись за лодыжку. Пытаясь ее удержать, я потерял равновесие, но успел при этом что-то сообразить, хотя и не так быстро, как следовало бы.

За спиной послышалась какая-то возня, и в следующую секунду затылок мой пронзила острая боль. Валясь сверху на барменшу, я исхитрился развернуться в падении и приземлился на одну ногу.

Надо мной возвышались трое молодцов, и один из них уже наносил повторный удар кастетом.

После чего я сразу вырубился, даже не почувствовав жесткого контакта со стеной.

Я несколько раз сморгнул, глаза застилали слезы, но что-то перед собой я все-таки видел. Ощущение было такое, будто меня подвесили за руки, за ноги. Гортань ссохлась от жажды. А еще мне казалось, что кто-то сзади пытается молотком отбить кусок от моей черепушки.

Реальностью оказались головная боль и жажда. Сморкнувшись и проморгавшись, я увидел, что нахожусь в подвале выгоревшего здания. Стена передо мной отсутствовала как таковая, и взору открывался пустырь, заваленный битым кирпичом и вывороченной арматурой, казавшейся раскаленной под ярко-голубым небом.

Нет, меня не подвесили. Я сидел на стуле, руки-ноги стянуты изолентой.