Джош Бейзел - Бей в точку

— Ясное дело, крыса сизокрылого завсегда одолеет.

— Что интересно, — говорю, — он не сдавался. Перья в разные стороны летят, сам в крови, а все наскакивает. А крыса его разок куснет, и он сразу кверху лапками. Выходит, последнее слово за млекопитающими. Зрелище не из приятных.

Я прикладываю к его груди стетоскоп. Сквозь слуховой аппарат прорывается зычный голос Мосби:

— Наверно, эта крыса его достала.

— Точно, — говорю я, давя ему на живот в разных местах, чтобы вызвать болевые ощущения. Мосби — ноль внимания. — Медсестры, — спрашиваю, — утром заглядывали?

— А то. Шастают туда-сюда.

— А была какая-нибудь в короткой белой юбочке и в шляпке?

— Была, и не одна.

Ну-ну. Если медсестра так одета, то это уже стрипсестра. — Я щупаю его гланды.

— Док, рассказать анекдот? — спрашивает Мосби.

— Валяйте.

— Доктор говорит больному: «У меня для вас две плохие новости. Во-первых, у вас рак». — «О господи! А вторая?» — «У вас альцгеймер». — «Ну что ж, — отвечает больной. — По крайней мере, у меня нет рака».

Я смеюсь.

Я всегда смеюсь, когда он рассказывает мне этот анекдот.

В середине палаты, на койке, которую раньше занимал Мосби — до того, как местное начальство решило отправить его на выселки, откуда ему будет труднее сбежать, — лежит на боку незнакомый мне толстяк сорока пяти лет с короткой русой бородкой. Глаза открыты. Над изголовьем горит лампочка. Компьютер бесстрастно зафиксировал Главную Жалобу больного, характеризующую его как полного идиота: «Жопа болит».

— У вас болит жопа? — спрашиваю его.

— Да, — отвечает он, скрипя зубами. — А теперь еще и плечо.

— Начнем с жопы. Когда это началось?

— Я уже отвечал. Все записано в моей медицинской карте.

Наверно. Если он имеет в виду бумажную тетрадку — то наверняка. Однако надо иметь в виду вот что: поскольку по первому требованию пациента или суда она оказывается в их распоряжении, записи в ней не слишком разборчивые. Например, почерк Эссмана [5] Говорящее прозвище: по-русски — Жопник. (Прим. пер.) больше смахивает на морские волны, нарисованные ребенком. Если же говорить о его компьютерной медицинской карте — а это уже закрытая информация, и любой специалист вправе сообщить все, что он считает нужным, — то, помимо уже знакомой нам записи: «Жалоба: болит жопа», дальше следует: «Голова? Ишиас?» Что подразумевается под словом голова — источник боли или психический сдвиг, — остается под вопросом.

— Знаю, — говорю я. — Но иногда бывает полезно повторить.

Видно, что он относится к моим словам с недоверием, но куда денешься?

— Зад замучил, — говорит он неохотно. — Особенно последние две недели. Я и обратился в экстренную помощь.

— Вы обратились в службу экстренной помощи из-за боли в заду? Что, так сильно болит?

— Охренеть можно.

— Сейчас тоже? — Я бросаю взгляд на капельницу с раствором дилаудида. После такой слоновьей дозы болеутоляющего можно преспокойно сдирать себе кожу овощечисткой.

— А то. И не смотрите на меня как на наркомана. А теперь еще это гребаное плечо.

— Где?

Он показывает на правую ключицу. Я бы не назвал это плечом, ну да ладно.

На первый взгляд — ничего такого.

— Так больно? — Я слегка нажимаю на это место.

Мужчина вскрикивает.

— Кто там?! — раздается требовательный голос Дюка Мосби.

Я отодвигаю занавеску, чтобы Мосби меня увидел:

— Только я, сэр.

— Какой я тебе «сэр»... — начинает он.

Отпустив занавеску, я изучаю последнюю сводку о здоровье. Температура 98.6, кровяное давление 120/80, интенсивность дыхания 18, пульс 60. Все в пределах нормы. Как и у других больных сегодня утром. Я щупаю Эссману лоб, как заботливая мать. Лоб горячий. Блин.

— Будем делать компьютерную томографию. Медсестры, — спрашиваю, — утром заглядывали?

— С вечера никого не было.

— Ёптыть, — говорю я в сердцах.

И вот пожалуйста, в пятой палате я обнаруживаю покойницу, на ее лице написан ужас, а в ее сводке о здоровье написано: «Температура 98.6, кровяное давление 120/80, интенсивность дыхания 18, пульс 60».

Это при том, что она лежит в луже крови.

Чтобы успокоиться, я иду задать шороху палатным сестрам. Одна из них, толстая ямайка, занята описанием результатов каких-то тестов. Вторая, ирландская ведьма, гуляет по Интернету. Обе мне нравятся. Ямайка иногда приносит завтраки, а ирландка носит настоящую козлиную бородку. Кажется, это лучший способ послать весь мир на три буквы.

— Не наша проблема, — заявляет мне ирландка, после того как я ей все высказал. — Что случилось, то случилось. Ночью дежурили эти распиздяйки из Латвии. Сейчас, наверно, загоняют кому-нибудь ее мобильник.

— Так уволь их, — говорю я.

Мои слова вызывают у обеих сестер здоровый смех.

— Может, ты не в курсе, но в больнице не хватает палатных сестер, — отвечает ямайка.

Я в курсе. Похоже, мы выбрали всех медсестер из Карибских стран, Филиппин и Юго-Восточной Азии, а теперь уже и почти всей Восточной Европы. Когда из парагвайских джунглей выйдут белые сектантки-расистки, дальние родственницы Ницше, по крайней мере работой они будут обеспечены.

— Лично я не собираюсь выписывать свидетельство о смерти, — заявляю я.

— Молодец, — отзывается ирландка, буквально носом уткнувшаяся в экран компьютера. — Пусть попляшут пакистанцы, правильно?

— Акфаль — египтянин, — напоминаю ей. — И вас я тоже не прошу. Пусть расхлебывают эти распиздяйки из Латвии. Сию же минуту.

В ответ ямайка печально качает головой:

— Женщину не воскресишь. А эти, если вы им скажете выписать свидетельство о смерти, наверняка сошлются на код. [6] «Сослаться на код» значит сделать вид, будто пациент не умер.

— Мне наплевать.

— Памела? — спрашивает ямайка.

— Не буду, — откликается ирландка. — Говно, — добавляет она себе под нос.

По реакции ямайки видно, что она поняла, кого имела в виду ирландка. Не ее, а меня.

— Значит, нас трое таких, — заключает она.

— А пять миллиардов не хочешь? — говорит ирландка.

— Короче, пусть пишут, так им и передайте.

С этими словами я оставляю медсестер, чувствуя себя уже лучше.

И все же мне необходима передышка. Моксфен, который я разжевал полчаса назад вкупе с декседрином, который я обнаружил в конверте у себя в лаборантском халате и проглотил на случай, если не сразу подействует, мешают мне сосредоточиться. Слишком уж резко я захожу в пике.

Обожаю декседрин. Эта таблетка в форме дельты имеет вертикальную бороздку, вызывающую в памяти женскую щель. [7] Кстати, дельта, или, в медицинском обиходе, «треугольник», которым мы называем волосяной покров на лобке, буквально означает «щит», хотя, строго говоря, только у женщин он имеет такую форму. У мужчин это ромб, обращенный верхним углом к пупку, а нижним — к паховой области. Так что когда девушка выбривает волосы на интимном местечке в виде ромба, она подсознательно выступает перед парнем в доминирующей роли. Даже сам по себе декседрин способен сделать окружающие предметы подвижными, так что на них становится трудно удержать внимание, а то и просто уследить за ними. А если добавляешь его к моксфену, все начинает растекаться.