Джош Бейзел - Бей в точку

Кстати, «уважение» — это третье по популярности слово в местах заключения. Например: «Ты чё, оборзел, в натуре? Какой он тебе Карлос! Эту шалашовку звать Розалита, понял, нет? Ты чё, блин, настоящих мужиков не уважаешь?» Именно так, буквально, выговаривал мне надзиратель.

С учетом сказанного я бы предпочел «Мэрион». Впрочем, я не особенно забивал себе голову подобной ерундой, потому что куда ты попадешь, в «Левенворт» или в «Мэрион», от тебя не зависит. Как ни странно, вообще ни от кого не зависит. Все решает случай — наличие койкомест. [77] Один бруклинский умник заверял меня, что можно «освободить» себе койку в «Левенворте», то бишь пришить кого-то. По-моему, это фигня.

Как бы там ни было, я собирался сделать все, чтобы избежать того и другого. Любым способом, хоть бы и стукачеством.

Я был готов рассказать ФБР все, что знал про мафию в целом и Дэвида Локано в частности. Когда-то я любил Скинфлика, как брата, это правда, а его родители были мне ближе, чем мои собственные. Но правда и то, что я отчаянно любил Магдалину и за один час с ней не раздумывая продал бы семейство Локано со всеми известными мне секретами в придачу.

Только вот я не знал, сколько можно ждать. Если мне светило освобождение из-под стражи, было бы глупо особенно бодаться с мафией. Но если я пропущу момент и получу срок, признавать свою вину в обмен на смягчение наказания будет не в пример труднее.

Локановским ребятам хватало ума не запугивать Магдалину в открытую — и меня тоже, — так как они понимали: если я начну ответную войну, меня уже будет не остановить. Но их намеки были достаточно прозрачны. Они ведь были там, где и она, а я — в клетке. И всякий раз, ко мне наведываясь, они словно невзначай заводили разговор о ней: «Твое дело плевое, пойял? Как два пальца обоссать. Скоро будешь со своей кралей. Как там ее? Магдалина? Шикарное имя. И сама ничё. Надо ей чёньть послать».

Магдалина приходила ко мне четыре раза в неделю.

Права на посещения в СИЗО мягче, чем в тюрьме, — еще бы, ведь ты невиновен! — а в федеральной системе, соответственно, мягче, чем в штатской. Прикасаться друг к другу не разрешается, но вас разделяет лишь длинный железный стол. Заключенный должен держать руки на столе, а вот твоя посетительница вольна делать со своими руками что угодно. После двух-трех недель ты забываешь о присутствии охранников. При известной ловкости можно успеть обменяться поцелуем или даже посмаковать во рту ее пальчики, прежде чем вас растащат охранники. Ее они выгонят, а к тебе в рот непременно залезет дантист. Зато официальные предупреждения о запрете новых свиданий — полное фуфло. Охранники, эти жалкие отщепенцы, всегда тебя выгородят, если надо.

С каждым визитом Магдалины, с каждым новым письмом я любил ее все сильнее. «В квартете мне часто говорят, что я сбиваюсь с такта. Сбиваюсь, да, потому что думаю о тебе. Но при этом я играю лучше, а не хуже, в моей игре больше жизни, поэтому у меня нет ощущения, будто я их подвожу. Лучше всего я играю, когда играю от сердца, а мое сердце — это ты. Я люблю тебя».

Считайте, что это из разряда идиотских романтических историй, когда толстуха пишет в тюрьму нашумевшему убийце, прикончившему свою жену, мне наплевать. Ее письма не дали мне сойти с ума. Ее визиты отвлекали меня от мыслей об этой вонючей дыре.

Магдалина разговаривала с Донованом чаще меня. Это он посоветовал нам порознь, что не худо бы нам пожениться, — тогда ей не придется свидетельствовать против меня. Я сделаю всё, сказала мне Магдалина. Всё, что угодно.

Я возражал. Я хотел, чтобы мы стали мужем и женой по-настоящему.

— Дурачок, — сказала она. — Мы уже давно, с третьего октября, муж и жена.

Судите сами. Лучше я все равно вам не растолкую. Разве можно объяснить, как выглядит солнечная поверхность?

Хотя никто всерьез не думал, что Магдалину вызовут в качестве свидетеля. Она тут же растопила бы сердца присяжных.

Она принесла мне книги, которые я не мог читать из-за шума. В следующий раз она принесла мне наушники.

Ничего мне не сказав, она начала процесс оформления в надзирательницы федеральной тюрьмы, чтобы быть рядом со мной, если дела пойдут скверно.

В начале лета 2000 года меня привезли в офис, где я прежде ни разу не был. Вообще-то в этом не было ничего необычного. Примерно раз в две недели устраивалась какая-нибудь «первоначальная явка» или «предварительное слушание дела» для уточнения, тот ли я, за кого себя выдаю, или я тот, кем считает меня ФБР, и вообще имело ли место преступление. Но в тот день охранник оставил меня в комнате одного, а сам вышел за дверь. Хоть я был в наручниках и ножных браслетах, ситуация выглядела очень странной.

Я сразу принялся искать телефон, чтобы позвонить Магдалине. Как бы не так. На деревянном столе и таких же полках хоть шаром покати. За окном имелся карниз. Для побега момент самый подходящий. Стоя перед окном, я как раз обдумывал эту идею, когда за моей спиной открылась дверь и в комнату вошел Сэм Фрид.

Я никогда его не видел. Ему тогда было слегка за шестьдесят. В своем мятом сером костюме он сразу вызывал к себе симпатию. Он протянул мне руку и предложил сесть, что я и сделал. А он придвинул себе один из стульев, что стояли у стены.

— Меня зовут Сэм Фрид, — сказал он.

Мне это сочетание ни о чем не говорило.

— Пьетро Брна, — сказал я.

Было в нем нечто такое, что даже в оранжевом комбинезоне заключенного и ножных кандалах ты ощущал себя человеком.

— Я работаю в департаменте юстиции, — продолжал он. — Хотя, по большому счету, я уже на пенсии.

Вот так, скромно. Хотя мог бы сказать: «Я придумал ВИТСЕК», [78] Программа безопасности свидетелей ( WitSec ) была принята в 1970 году в рамках контроля за организованной преступностью. (Прим. пер.) что является чистой правдой. Или: «Я сломал хребет мафии, а те, для кого я добился иммунитета, показывают самый низкий уровень рецидивов по стране».

А еще, разумеется, он не сказал о том, как его ненавидят в правоохранительных органах. Да, он нанес мафии смертельный удар, но какой ценой? Благодаря его стараниям всякие подонки начали новую жизнь, а этого копы и даже фэбээровцы не могли ему простить.

Само собой, он был евреем. Кто еще стал бы так биться за торжество справедливости, понимая, что статус парии ему обеспечен? Его отец, рыбный торговец с Фултон-стрит, отстегивал сорок процентов с выручки Джонни Профацци.

Но, повторюсь, тогда я ничего этого не знал.

Я неопределенно хмыкнул в ответ на его представление.

— Я услышал про тебя от Бабу Мармозета. [79] «Бабу, распространенное прозвище младшего сына в индийской семье, явно не имело прямого отношения к профессору Мармозету, чье имя Арджун.