Джош Бейзел - Бей в точку

Когда сделалось достаточно светло, чтобы разглядеть циферблат, часы показывали начало седьмого. Мы оба дрожали, к горлу подкатывала тошнота. Акулы делались все более агрессивными. Очевидно, сумерки и рассвет были их любимыми временами суток. Их выпады напоминали хаотичные отскоки мяча.

Но они свой шанс упустили и теперь довольствовались пинками в рыло. После того как в аквариуме стало совсем светло, выяснилось, кто издавал ночью фыркающие звуки. Это была огромная морская черепаха, которую, кстати сказать, я принял за скалу. Вскоре обнаружилась еще одна черепаха. Резервуар кишел разной живностью.

Я насчитал по крайней мере десяток акул размером с человека (а спустя минут двадцать эта цифра возросла до четырнадцати), причем двух видов, доселе мне незнакомых. И те и другие имели коричневую окраску и казались сделанными из чистой замши. Их бока были утыканы пугающим количеством плавников. Один вид к тому же был пятнистым. [88] Это были тигровые и песчаные акулы. Хотя какая разница? Любая из них готова напасть на человека, убедившись в своей безнаказанности. На мелководье все акулы имеют коричневую спину и белое брюхо, так что проплывающие над ними рыбы принимают их за песок, а находящимся под ними кажется, что это небо.

Почти по самому цементному дну, усеянному песком, стелился медлительный плавный скат с обрубком хвоста. Выше него стая рыб-попугаев, каждая в фут длиною, хватали остатки плоти и таскали их по краям бассейна, так что казалось, будто отдельные части Рово танцуют сами по себе.

От него мало что осталось: оторванная голова, обглоданный позвоночник, голые конечности с раструбами сухожилий, похожих на помпоны. Изредка какая-нибудь акула, отщипнув что-то напоследок от скелета, отшвыривала голову, и та, сделав вольт, снова становилась добычей одной из рыб. Наконец я не выдержал, поднырнул и поймал ее. Я подумал: если я избавлю Магдалину от этого тягостного зрелища, может, тогда ее дыхание сделается ровнее. Но это только раззадорило акул, к тому же от этой жути меня тошнило. Тогда я пустил ее обратно в воду, а Магдалине велел не глядеть. Но она все равно глядела, и я тоже.

В 7:30 все акулы, словно по сигналу, оставили нас в покое. В аквариум вошел тип с утренним кормом, лет двадцати с небольшим, с обритой головой и пышными баками, в желтых прорезиненных штанах. Он остановился и уставился на Магдалинины соски. Она была совершенно голая. По крайней мере это отвлекло его от плавающего скелета.

— Вытащи нас, — прохрипел я.

Он опустил трап, и я подгреб к бортику с Магдалиной на руках, готовый вырвать глаза любой акуле, которая посмела бы к нам подступиться. Сначала я помог ей взобраться на трап, а затем и сам влез следом. Это отняло у меня последние силы, голова шла кругом, я даже на пару секунд ослеп.

— Я позвоню в полицию, — сказал этот тип.

— Каким образом? — спросил я. — У тебя же нет мобильника.

— Есть, — сказал он, вытаскивая из кармана трубку.

Идиот. Я тут же разбил ее об ограждение, а осколки полетели в воду. Но сначала я вырубил этого типа.

Следующие двадцать четыре часа стали худшими и самыми важными в моей жизни. За это время я проделал около двух тысяч миль — хотя, конечно, не это главное, — чтобы вернуться обратно в Нью-Йорк.

Точнее сказать, в один манхэттенский дом, где швейцар сразу узнал меня. Двух телохранителей я уложил на месте, проломив им головы стеклянным столиком.

Что касается Скинфлика, то его, накаченного кокаином, орущего и извивающегося, я поднял за бедра, как раньше поднимал Магдалину, и выкинул из окна башкой вперед.

После чего почувствовал острое желание сделать это еще раз.

Выйдя на улицу, где уже собралась толпа, я позвонил Сэму Фриду и вторично за эти сутки сказал, куда он должен за мной приехать.

На улицу я выхожу свободным человеком. С профессией я завязал. С пациентами покончено. Если и был для меня какой-то плюс от врачебного халата и от приставки «док» перед моей фамилией, теперь о нем можно забыть. Можно сказать, что я сложил с себя сан священника, хотя и не совращал малолетних служек.

Казалось бы, какое у меня сейчас может быть настроение. Восемь лет ухлопано на то, чтобы освоить эту профессию. И вот, в сущности, я остался ни с чем. Ни работы, ни жилья.

Но колючий ветер, взметающий ледяную крошку с тротуаров, отчего-то навевает мне воспоминания о весенней ночи со светлячками и хмельными девушками на барбекю.

И я вовсе не чувствую себя паршиво.

Я в Нью-Йорке. Я могу снять номер в отеле и позвонить оттуда в ВИТСЕК. Я могу сходить в кино или в музей. Могу прокатиться на пароме до Стейтен-Айленда. Не прокачусь, поскольку там в кого ни плюнь, попадешь или в братка, или в фараона, но мог бы. Или посидеть с книжкой и чашечкой кофе в тихом кафе.

Блин, как же я ненавидел эту профессию.

Бесконечное страдание и смерти тех, кого я должен был, но не смог спасти. Грязь и коррупция. Изнурительные дежурства.

А конкретно я ненавидел нашу больницу-убийцу, ярчайшую звезду в нью-йоркском госпитальном созвездии.

Я пробыл на этом месте достаточно долго, и должок, который за мной числился, я, будучи врачом, выплачивал понемногу, день за днем.

Но ты платишь, пока дают платить. Если же ты погибнешь, твои пациенты ничего не выиграют. Я исчерпал свои возможности.

Мир не рухнет. Вот обоснуюсь на новом месте и устроюсь работать в какой-нибудь бесплатной столовой. Наверняка у них не такая высокая страховка от преступной халатности.

Я вспоминаю термин доктора Френдли — «иск о преступной халатности», и мне становится смешно.

Вдруг меня осеняет, и я останавливаюсь как вкопанный, при этом чуть не потеряв равновесие.

Я обдумываю некую ситуацию и пытаюсь найти ошибку в своей логике.

Ошибки нет.

Я знаю, как спасти ногу барышни с диагнозом «остеосаркома».

Стоя на ветру, в грязной каше, я набираю по мобильному хирургию. Не отвечает.

Звоню в ортопедию. Занято.

Набираю номер Акфаля. В ответ звучит отрывок из симфонии «Новый свет» Дворжака, а это значит, что он уже отвез пациентку на магнитно-резонансную томографию.

А тем временем на углу, недалеко от меня, останавливаются два лимузина, из которых молча вылезают крутые парни.

Все шестеро в плащах, прикрывающих оружие. Двое темноволосых, скорее всего итальянец и латинос, остальные четверо уроженцы Среднего Запада. Джинсы и кроссовки. У всех, как на подбор, загорелые лица после короткого отдыха на ранчо где-нибудь в Вайоминге или в Айдахо. Почему-то они уверены, что никто не обратит на это внимания.

Но я бывал на таких ранчо. По делу, так сказать.

Братки рассредоточиваются в обе стороны, чтобы заблокировать все выходы. Я оборачиваюсь на скрип тормозов. Еще две машины подъехали.