Доминик Менар - Небо лошадей

Наконец стало тихо. Через некоторое время дверь открылась и совсем тихо закрылась. Я отошла и села на место Мелиха. Вокруг его тарелки были рассыпаны макароны, которые он выплюнул, начав кричать, я съела одну, потом еще одну, потом еще, в ожидании, что Адем придет ко мне. Макароны были холодными и переваренными, а мне хотелось плакать.

Адем вошел в кухню, сел напротив меня и минуту смотрел, как я ем макароны, разбросанные по столу. Потом он подвинул свой стул ко мне, и я поняла, что он решил помириться, я всегда испытывала бесконечную благодарность за то, что он всегда первым шел к примирению.

— Съешь еще что-нибудь, — сказал он устало, — ты худая, как щепка, кожа да кости.

— Он уснул? — в ответ прошептала я.

Он кивнул головой. Я опустила глаза, собирая остатки еды со стола и сметая их в ладонь, прежде чем положить в тарелку.

— Я думаю, ему нужно время. Чтобы свыкнуться с этой мыслью. А ты, Адем, — продолжала я, не смотря ему в лицо, — ты очень сердишься на меня, что я не сказала тебе раньше?

Он ответил не сразу. Взяв мою руку в свою, он тихонько играл с моим кольцом, оно свободно крутилось на пальце, я действительно сильно похудела, как будто медленно покидала этот мир.

— Лена, послушай меня, — сказал он тихо, и я заметила, что он пытается подобрать слова, нащупывает что-то, у меня было ощущение, словно, перебирая груду сокровищ и мусора, он ищет нужные слова, но зачем он делает это, смутно подумалось мне, к чему?

— Лена, — продолжал он, сжимая мою руку. — Я понимаю, что ты хочешь иметь друга. Ты слишком часто остаешься одна.

Он смотрел на меня, и я не понимала, что он пытается мне сказать.

— Ты просто можешь мне сказать, что это твой друг, — тихо продолжил он.

Я покачала головой и высвободила руку.

— Я не понимаю, Адем.

Он помолчал, машинально крутя между пальцами пуговицу своей куртки, потом неловко сказал:

— Мы поможем ему, если тебе это будет приятно. Наверняка он хороший мальчик, как ты и говоришь. Он может работать в отеле. Там всегда не хватает рук для уборки.

У меня вырвался безрадостный смешок — я представила тебя, одетого в синюю форму, моющего окна, подметающего холл, нет, не это было написано у тебя на роду, подумала я. Я видела, что обидела Адема, но не стала объяснять, почему мне смешно. Я встала и начала убирать со стола. Повернувшись к нему спиной и ставя тарелки в раковину, я произнесла:

— Я просто хочу, чтобы ты позволил мне познакомить его с вами. С тобой и Мелихом.

Он очень долго не отвечал. Я ждала, опустив руки под струйкой воды и задержав дыхание, потом повернулась к нему. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в окно: уже наступила ночь, небо было пасмурным без единой звезды, и только несколько окон светилось в соседнем доме. Не шевелясь, он наконец ответил:

— Если хочешь. Только подождем несколько дней, ладно? Я хочу сначала попробовать сказать об этом Мелиху.

Я вытерла руки о кофту и подошла, чтобы обнять его. Он привлек меня к себе и прижался лицом к моей груди. Мне хотелось сказать, что теперь все будет хорошо, у Мелиха будет дядя, с которым он будет играть в жмурки — ни один из них еще не вырос из этого; мне хотелось сказать, что теперь я наконец буду с ними, потому что в мыслях я всегда была с тобой, но что-то мешало мне сказать все это, какое-то мрачное предчувствие огромной тяжестью давило мне на грудь. Когда Адем поднял голову, мы молча посмотрели друг на друга, словно оба понимали это, словно вместе узнали какую-то ужасную новость, не осмеливаясь произнести ее вслух.

— Я пойду пожелать ему спокойной ночи, — вздохнула я.

В маленькой комнате Адем оставил гореть ночник. Я села на край кровати. Веки Мелиха были полуприкрыты, и глаза медленно двигались от одного уголка к другому, он уже крепко спал. Я подтянула ему одеяло к подбородку, разгладила волосы на лбу. Он медленно несколько раз помотал головой из стороны в сторону, потом совсем тихо простонал:

— Я хочу к бабушке.

Я подумала о матери Адема — пожилой женщине в черном, чей портрет в рамке висел у нас в гостиной, конечно же, Адем рассказывал ему о бабуле. Наклонившись, я поцеловала его в лоб.

— Она очень далеко, твоя бабушка, — прошептала я. — Но она думает о тебе. Спи.

Он еще раз помотал головой, его веки приоткрылись, казалось, он на мгновение проснулся, потом вздохнул:

— Нет, я хочу к другой бабушке.

Темное крыло снова накрыло меня. Я опять подумала, что все это не продлится долго — я нашла и надеюсь удержать тебя, но мрачные символы множились, проявлялись, оживали, тянули к нам свои руки и уже говорили устами моего сына, а я не знала, сколько пройдет времени, прежде чем они заговорят моими собственными.

Наш лес все еще был королевством, но постепенно уже превращался в место, вызывавшее во мне ужас и вечный страх потерять тебя. Теперь ты больше не сидел у меня на плечах, не держал за руку, здесь ты был у себя дома, а я была всего лишь гостьей — я видела это. Ты напрасно старался быть меньше меня, ты и так без усилий обгонял меня, свет и тень становились в этом твоими союзниками, вот ты шел передо мной, напевая, ведя палкой по стволам деревьев, но уже через мгновение ты исчезал. Я не знала, где тебя искать, во время игр ты часто не оставлял для меня места в своих историях, и мне приходилось неустанно бродить между деревьев, проползать на четвереньках через колючки, обшаривая взглядом листву, подстерегая то зайца, то заколдованный камень, то короля. Я знала, что ты где-то рядом — малейшие шорохи иногда выдавали тебя, но у тебя был дар оставаться незамеченным. Собака, притаившись у твоих ног, сидела бесшумно, и только ее глаза светились в полумраке.

Я долго искала тебя, поднимая носком туфли низкие ветви рябины, под которыми ты любил прятаться, палкой раздирала своды папоротника. Я помню, что иногда искала тебя целыми днями, боясь, что дверцы в твою историю захлопнутся внутри тебя и уже никогда не выпустят, даже если бы ты захотел вернуться. Много раз, когда спускалась ночь, мне приходилось идти за родителями, я возвращалась домой в слезах, боясь, что меня накажут за то, что я не уследила за тобой, но другого выбора у меня не было. Папа шел со мной, держа фонарь, он обшаривал темноту и громко звал тебя, или это была мама, она расспрашивала меня, вытирая мое лицо платком, потом исчезала и спустя минуту возвращалась, улыбаясь и ведя тебя за руку. Именно к ней я побежала в тот раз, когда ты упал с дерева, и в тот, когда ты чуть не утонул.

В истории, которую ты придумал в тот день, ты был птицей. Ты долго бегал по полю, махал руками, словно это были крылья, щебетал, и действительно твои глаза в тот момент напоминали птичьи — круглые, черные и неподвижные. В лесу мы нашли маленькую поляну, похожую на колодец, — в колонне света кружились частицы пыльцы. Там было старое узловатое дерево, и я сделала тебе короткую лесенку, чтобы ты мог забраться на нижнюю ветку. Ты забрался на него верхом, а я села рядом на траву. Было жарко, солнце и лесные запахи были одуряющими, и я на минуту закрыла глаза. Должно быть, я уснула, потому что проснулась неожиданно от резкого птичьего крика. Тебя не было на ветке, тебя не было и на полянке, при том что ты не смог бы спуститься сам. Возле дерева лаяла собака, задрав кверху морду. Я подняла голову, оглядывая ствол до самой верхушки, и заметила там черную птицу, неловко и упрямо кружащую в лучах света. Я почувствовала, что сердце остановилось у меня в груди. На этот раз все, неясно промелькнуло у меня в голове, мы никогда не вернемся назад, мы никогда не вернемся.