Дэниел Силва - Убийство в Вене

– Я хочу рассказать вам одну историю, Эдриан, – сказал Габриель, и голос его вдруг зазвучал словно издалека, таким же стал и взгляд. – Это история еврейской девушки, которая жила в Берлине. – Он умолк, затем добавил: – Собственно, пожалуй, будет лучше, если она сама расскажет вам свою историю.

И он протянул Картеру экземпляр свидетельства своей матери. Картер, сидя у угасающего в камине огня, прочел его с начала и до конца, не произнеся ни слова. Когда наконец он поднял взгляд от последней страницы, глаза его были влажны.

– Насколько я понимаю, Ирене Аллон – ваша мать?

– Была моей матерью. Она давно умерла.

– А как вы можете быть уверены, что тот эсэсовец в лесу был Радеком?

Габриель рассказал ему о рисунках матери.

– Значит, как я понимаю, вы будете вести переговоры с Радеком. А если он откажется сотрудничать? Что тогда, Габриель?

– У него будет весьма ограниченный выбор, Эдриан. Так или иначе, ноги Эриха Радека больше никогда не будет в Вене.

Картер вернул свидетельства Габриелю и какое-то время смотрел на горящие в камине угли.

– Ваша мать была замечательной женщиной… а Эрих Радек – чудовище. Он заслуживает ожидающей его участи. Пожалуй, и люди, защитившие его от наказания, достойны такой же. – Картер повернулся от Габриеля к Шамрону. – Это замечательный план. Но ваш премьер-министр пойдет на такое?

– Я уверен, что в рядах оппозиции возникнут голоса несогласия, – сказал Шамрон.

– Лев?

Шамрон кивнул.

– То, что я в этом участвую, даст ему все основания наложить вето на план. Но я думаю, Габриель сумеет повлиять на премьер-министра и побудить его думать по-нашему.

– Я? Кто сказал, что я буду докладывать премьер-министру?

– Я, – сказал Шамрон. – К тому же, если ты сумел убедить Картера подать тебе Радека на блюде, то уж наверняка сумеешь убедить премьер-министра принять участие в пиршестве. Он ведь у нас человек с огромными аппетитами.

Картер поднялся и потянулся, затем медленно прошел к окну – этакий доктор, прооперировавший всю ночь и достигший лишь весьма сомнительного результата. Он раздвинул занавеси. В комнату проник серый свет.

– Осталось еще одно, что нам необходимо обсудить, прежде чем ехать в Израиль, – сказал Шамрон.

Картер повернулся к ним лицом, став силуэтом на фоне окна.

– Деньги?

– Как именно вы планировали с ними поступить?

– Мы еще не пришли к окончательному решению.

– А я пришел. Два с половиной миллиарда долларов – цена, которую вы платите за то, что использовали такого человека, как Эрих Радек, хотя знали, что он убийца и военный преступник. Эти деньги были отобраны у евреев, шагавших к газовым камерам, и я хочу получить их назад.

Картер снова отвернулся к окну и стал смотреть на засыпанные снегом пастбища.

– А вы мастер шантажа, Ари Шамрон.

Шамрон встал и надел пальто.

– Приятно было иметь с вами дело, Эдриан. Если в Иерусалиме все пойдет по плану, встретимся снова в Цюрихе через сорок восемь часов.

Иерусалим

Встреча была назначена на десять часов вечера. Шамрон, Габриель и Кьяра, чей самолет задержался из-за непогоды, прибыли за две минуты до назначенного времени после головокружительной езды на машине из аэропорта «Лодь», однако помощник сообщил им, что премьер-министр запаздывает. Ему явно приходилось разбираться еще с одним кризисом в его неустойчивой правящей коалиции, поскольку приемная перед кабинетом походила на временный приют после катастрофы. Габриель насчитал не меньше пяти членов кабинета, каждый был окружен помощниками и аппаратчиками. Все кричали друг на друга, подобно ссорящимся родственникам на семейной свадьбе, а в воздухе висел туман от табачного дыма.

Помощник провел Шамрона, Габриеля и Кьяру в помещение, отведенное для службы безопасности и сотрудников разведки, и закрыл дверь. Габриель покачал головой.

– Израильская демократия в действии.

– Хочешь верь, хочешь нет, сегодня еще тихо. Обычно бывает много хуже.

Габриель рухнул в кресло. Он вдруг осознал, что не принимал душ и не переодевался два дня. И в самом деле, брюки его были все в пыли после посещения кладбища в Пуэрто-Блесте. Когда он сказал об этом Шамрону, старик улыбнулся.

– То, что ты покрыт грязью Аргентины, лишь добавит достоверности твоему сообщению, – сказал Шамрон. – Премьер-министр оценит это.

– Я никогда прежде не докладывал премьер-министру, Ари. И мне хотелось бы по крайней мере принять душ.

– Да ты нервничаешь. – Это, казалось, позабавило Шамрона. – Мне кажется, я никогда в жизни не видел тебя нервничающим. А ты, оказывается, обычный человек.

– Конечно, я нервничаю. Он же сумасшедший.

– Собственно, мы с ним похожи по темпераменту.

– Это должно меня приободрить?

– Могу я дать тебе совет?

– Если вы считаете, что должны это сделать.

– Он любит истории. Расскажи ему хорошую историю.

Кьяра присела на подлокотник кресла Габриеля.

– Расскажи все премьер-министру так, как ты рассказывал мне в Риме, – произнесла она sotto voce. [24] Тихий голос (ит.).

– Ты тогда лежала в моих объятиях, – возразил Габриель. – Что-то говорит мне, что сегодняшний доклад будет несколько более формальным. – Он улыбнулся и добавил: – По крайней мере, я надеюсь, что так будет.

Время близилось к полуночи, когда помощник премьер-министра просунул голову в комнату, где они сидели, и объявил, что великий человек готов наконец принять их. Габриель и Шамрон встали и направились к открытой двери. Кьяра продолжала сидеть. Шамрон приостановился и повернулся к ней:

– Чего ты ждешь? Премьер-министр готов принять нас.

Кьяра широко открыла глаза и передернула плечами.

– Я всего лишь bat leveyha, [25] Мелкая сошка (иврит). – возразила она. – Я не иду к премьер-министру с докладом. Бог ты мой, я же не израильтянка.

– Ты рисковала жизнью, защищая эту страну, – спокойно произнес Шамрон. – Ты имеешь право там присутствовать.

Кабинет премьер-министра, большой и на удивление очень просто обставленный, был погружен в темноту. Освещено было лишь пространство вокруг его стола. Лев каким-то образом сумел проникнуть туда раньше их. Его лысая костистая голова блестела, несмотря на удаленное освещение, длинные руки были скрещены в молитвенном жесте под вызывающе вздернутым подбородком. Премьер-министр был в рубашке и выглядел усталым, но довольным после долгого вечера политической схватки. Он, как и Шамрон, был в душе́ бойцом. Компромиссы раздражали его. Как он умудрялся править в столь разношерстном и непокорном Израиле, было чудом. Лев намеренно нехотя поднялся и без восторга обменялся с ними рукопожатиями. Шамрон и Габриель сели. Потертые кожаные сиденья стульев были все еще теплыми от других тел.