Дэниел Силва - Убийство в Вене

Шамрон сочувственно смотрел на Габриеля поверх края кофейной чашечки.

– Я знаю, что у тебя нет желания ехать в Вену, особенно после того взрыва, но твой друг лежит в венской больнице, борясь за жизнь! Мне представляется, ты хотел бы знать, кто уложил его туда.

А Габриель подумал о наполовину законченном запрестольном образе Беллини в церкви Сан-Джованни-Кризостомо и почувствовал, как это уходит от него. Кьяра, отвернувшись от Шамрона, сейчас напряженно смотрела на него. Габриель постарался не встречаться с ней взглядом.

– Если ехать в Вену, – спокойно произнес он, – мне нужно стать другой личностью.

Шамрон передернул плечами, как бы говоря: существуют способы – очевидные способы, дорогой мальчик, – обойти столь несложную проблему, как крыша. Габриель ожидал именно такого ответа от Шамрона. И протянул ему руку.

Шамрон открыл свой портфель и вручил Габриелю серый конверт. Габриель вскрыл его и вытряхнул содержимое на кофейный столик: билеты на самолет, кожаный бумажник, израильский паспорт с многочисленными визами. Он открыл паспорт, и на него глянуло собственное лицо. У него было новое имя – Гидеон Аргов. Ему всегда нравилось имя Гидеон.

– А на что Гидеон живет?

Шамрон кивнул в сторону бумажника. Среди обычного содержимого бумажника – кредитных карточек, водительских прав, членских билетов оздоровительного клуба и видеоклуба – Габриель обнаружил визитную карточку:

Гидеон Аргов

Рекламации за период войны и справки

17, Менделе-стрит

Иерусалим 92147

Габриель поднял глаза на Шамрона.

– Я не знал, что у Эли есть контора в Иерусалиме.

– Теперь есть. Проверь номер.

Габриель отрицательно покачал головой.

– Я вам верю. А Лев об этом знает?

– Нет еще, но я намерен сказать ему, как только ты благополучно приземлишься в Вене.

– Значит, мы вводим в заблуждение австрияков и службу. Это впечатляет, даже когда исходит от вас, Ари.

Шамрон застенчиво улыбнулся. Габриель открыл обложку билета на самолет и поинтересовался своим маршрутом.

– Не думаю, чтобы тебе следовало лететь отсюда прямиком в Вену. Утром я вместе с тобой полечу в Тель-Авив – места у нас, конечно, будут не рядом. А ты развернешься и полетишь днем в Вену. Виза у тебя уже есть, так что никаких проблем не должно быть.

Габриель поднял глаза и с сомнением посмотрел на Шамрона.

– Если только австрияки не узнают меня в аэропорту и не потащат в отдельную комнату для оказания особого внимания.

– Такая возможность никогда не может быть исключена, но ведь прошло тринадцать лет. А кроме того, ты же недавно был в Вене. Я помню нашу встречу в конторе Эли в прошлом году по поводу угрозы, нависшей над жизнью его святейшества папы Павла Седьмого.

– Я возвращался в Вену, – признал Габриель, держа в руке фальшивый паспорт. – Но никогда таким образом и никогда через аэропорт.

Шамрон с тревогой следил поверх своей чашки кофе за тем, как Габриель складывал все снова в конверт.

– Так ты поедешь?

– Поеду, – мрачно произнес Габриель. – Надеюсь только, что Эли будет все еще жив, когда я туда доберусь.

Есть в жизни Габриеля моменты, фрагменты времени, которые он переносит на холст и вешает в погребе своего подсознания. К этой галерее памяти он добавил Кьяру такой, какой видел ее сейчас: она сидела в рембрандтском свете от уличных фонарей за окном их спальни, с голой грудью и волнами шелкового атласного одеяла на бедрах. Возникли и другие видения. Шамрон открыл им дверь, и Габриель, как всегда, бессилен был отбросить их. Возник Вадель Адель Цвайтер, тощий интеллигент в клетчатом пиджаке, которого Габриель убил в вестибюле многоквартирного дома в Риме. Возник Али Абдель Хамиди, погибший от руки Габриеля в проулке в Цюрихе, Махмуд аль-Хурани, старший брат Тарика аль-Хурани, которого Габриель убил выстрелом в глаз в Кельне, когда тот лежал в объятиях любовника.

Густая грива упала на груди Кьяры. Габриель протянул руку и осторожно убрал ее. Кьяра посмотрела на него. Было слишком темно, чтобы видеть цвет ее глаз, но Габриелю передавались ее мысли. Шамрон научил его угадывать чувства других людей, так же как Умберто Конти научил подражать старым мастерам. Габриель даже в объятиях любимой не мог прервать вечный поиск сигналов, упреждающих предательство.

Кьяра положила руки на грудь Габриеля. Он чувствовал, как бьется его сердце под ее прохладной ладонью.

– Не хочу я, чтоб ты ехал в Вену, – сказала она. – Там для тебя небезопасно. И именно Шамрон должен бы это знать.

– Шамрон прав. То было много лет назад.

– Да, но если ты поедешь туда и начнешь расспрашивать про взрыв, ты снова столкнешься с австрийской полицией и службами безопасности. Шамрон использует тебя, чтобы не выходить из игры. Он вовсе не заботится о твоих интересах.

– Ты говоришь как сподвижник Льва.

– Да я больше всего забочусь о тебе. – Она нагнулась и поцеловала его в губы. Ее губы были как цветок. – Не хочу я, чтобы ты ехал в Вену и погружался в прошлое. – После минутной паузы она добавила: – Я боюсь, что ты от меня уйдешь.

– К кому?

Она натянула одеяло на плечи и прикрыла грудь. Между ними встала тень Леи. Это Кьяра впустила ее в комнату. Кьяра говорила о Лее только в постели, надеясь, что Габриель там не станет ей лгать. Вся жизнь Габриеля была ложью, с любовницами же он всегда был мучительно честен. Он мог заниматься любовью с женщиной лишь в том случае, если она знала, что он убивал людей ради своей страны. Он никогда не лгал насчет Леи. Считал своим долгом честно говорить о ней даже женщинам, занявшим ее место в его постели.

– Ты хоть представляешь себе, как мне это тяжело? – спросила Кьяра. – Все знают про Лею. Она легенда службы, как и ты, и Шамрон. Как долго предстоит мне жить со страхом, что однажды ты решишь – больше так существовать ты не можешь?

– Чего же ты от меня хочешь?

– Женись на мне, Габриель. Оставайся в Венеции и восстанавливай картины. Скажи Шамрону, чтоб оставил тебя в покое. У тебя же все тело в шрамах. Разве ты недостаточно сделал для своей страны?

Он закрыл глаза. Перед ним открылась дверь галереи. Он нехотя вышел из нее и обнаружил, что стоит на улице в старом Еврейском квартале Вены с Леей и Дани. Они только что кончили обедать, идет снег. Лея нервничает. В баре ресторана был телевизор, и все время, пока они обедали, они смотрели, как иракские ракеты сыпались на Тель-Авив. Лее не терпится поскорее вернуться домой и позвонить матери. Она торопит Габриеля, чтобы тот не осматривал, как всегда, дно автомобиля. «Да ну же, Габриель, поторапливайся. Я хочу поговорить с мамой. Я хочу услышать ее голос». Он распрямляется, пристегивает Дани к его креслицу и целует Лею. Даже сейчас он все еще чувствует вкус оливок на ее губах. Он поворачивается и идет назад к собору, где в качестве крыши восстанавливает запрестольный образ, на котором запечатлены мученичества святого Штефана. Лея поворачивает ключ в замке. Мотор медлит включаться. Габриель стремительно поворачивается и кричит, чтобы она не включала мотор, но Лея не видит его, так как смотровое стекло запорошено снегом. Она снова поворачивает ключ, и Габриель взлетает в воздух…