Дэниел Силва - Убийство в Вене

«Когда это началось?»

«Вскоре после того, как кончилась зима. Земля оттаяла, и трупы оттаяли. Они быстро стали разлагаться».

«Сколько их там?»

«Тридцать три тысячи евреев, несколько цыган и советских заключенных для ровного счета».

«Оцепите весь овраг. Мы возьмемся за него, как только сможем, но в данный момент приоритет у других мест».

«Каких других мест?»

«Мест, про которые вы никогда не слышали: Биркенау, Бельзен, Собибор, Треблинка. Здесь работа завершена. А в тех, других, местах ожидаются новые поступления».

«А что вы намерены сделать здесь?»

«Мы вскроем рвы и сожжем трупы, затем размельчим кости и разбросаем их по лесам и рекам».

«Вы сожжете тридцать тысяч трупов? Мы пытались это сделать, когда их убивали. Пустили в ход даже огнеметы. Массовые крематории под открытым небом не срабатывают».

«Это потому, что вы никогда не сооружали настоящих костров. Я доказал в Челмно, что такое возможно. Поверь мне, Курт, будет день, когда это место, именуемое Бабий Яр, станет лишь слухом – как и евреи, которые жили здесь».

Радек повернул запястье. На этот раз боль оказалась недостаточной, чтобы пробудить его. Занавес не раздвигался. Радек оставался запертым в тюрьме памяти, бредущим по реке из пепла.

Они ехали всю ночь. Время хранится в памяти. Изоляционная лента приостановила циркуляцию крови в его теле. Он уже больше не чувствовал ни рук, ни ног. Одну минуту он был как в огне, другую – дрожал от холода. Он попытался найти прибежище во сне. Даже воспоминания приносили определенное облегчение. Ему показалось, что они вдруг прекратились. Он услышал голоса. Одним из них был голос еврея, который приезжал к нему под видом швейцарского адвоката. Радек почувствовал запах бензина. Они что, заливают бак? Или ему вспомнились залитые бензином железнодорожные шпалы?

Лекарство наконец перестало действовать. Теперь он полностью проснулся, все понимал и был вполне уверен, что не умер. Что-то в позе еврея подсказало ему, что близок конец их путешествия. Они проехали через Седлице, потом – через Сокотов Подласки и свернули на более узкую деревенскую дорогу. Затем проехали Дыбов, потом – Косов Лаки.

Через несколько миль фургон свернул с шоссе и поехал по узкой грунтовой дороге через густой Белый лес. Доехав до поляны, они остановились. Там стояла маленькая деревянная изба, крытая гофрированным железом. На стене, смотрящей на поляну, зелеными буквами по белому фону было выведено: «Бистро». Напротив был серый каменный бункер, похожий на вход в бомбоубежище.

На поляне появилась вторая машина с притушенными фарами. Трое мужчин вылезли из нее и подошли к фургону. Радек узнал их. Это они забрали его из Вены. Еврей встал над ним и осторожно разрезал изоляционную ленту и расстегнул кожаные ремни.

– Пошли, – довольно любезно предложил он. – Давайте прогуляемся.

Треблинка, Польша

Они пошли по дорожке между деревьями. Начал падать снег. Снежинки мягко опускались в неподвижном воздухе и падали на их плечи, словно пепел от костра. Габриель держал Радека за локоть. Сначала тот шел неуверенно, но, пройдя несколько метров, почувствовал, как кровь снова прилила к его ногам, и захотел идти без поддержки Габриеля. Его дыхание морозным облачком поднималось в воздухе. Оно пахло кислятиной и страхом.

Они стали углубляться в лес. Дорожка была песчаная, покрытая тонким слоем сосновых игл. Одед шел в нескольких шагах впереди – его с трудом было видно сквозь падающий снег. Залман и Мордехай шагали позади. А Кьяра осталась на поляне сторожить машину.

Они остановились. Прорез в деревьях приблизительно пяти метров шириной уходил во мрак. Габриель осветил ее лучом фонарика. Посередине дорожки, на равных расстояниях, стояло несколько крупных высоких камней. Камни стояли, где раньше был забор. Они подошли к краю лагеря. Габриель выключил фонарик и подтолкнул Радека за локоть. Радек попытался воспротивиться, затем, спотыкаясь, пошел вперед.

– Просто делайте то, что я говорю, Радек, и все будет отлично. Не пытайтесь бежать, потому что бежать некуда, не трудитесь звать на помощь, – никто не услышит ваших криков.

– Вам доставляет удовольствие видеть, что я боюсь?

– По правде говоря, мне это противно. Мне неприятно дотрагиваться до вас, мне неприятен звук вашего голоса.

– Так зачем же вы здесь?

– Я просто хочу, чтобы вы кое-что увидели.

– Здесь нечего видеть, Аллон. Просто польский мемориал.

– Вот именно. – Габриель подтолкнул его под локоть. – Да ну же, Радек, быстрее. Надо шагать быстрее. У нас не так много времени. Скоро настанет утро.

Через минуту им пришлось снова остановиться перед железнодорожным полотном, старой веткой, по которой транспорты шли со станции Треблинка в лагерь. Шпалы тут были восстановлены из камня, и на них лежал слой замерзшего недавно выпавшего снега. Они прошли по шпалам в лагерь и остановились там, где раньше была платформа.

– Вы помните все это, Радек?

А он стоял и молчал, приоткрыв рот, прерывисто дыша.

– Да ну же, Радек. Мы знаем, кто вы, знаем, что вы делали. На этот раз вам не сбежать. Так что нет смысла играть в игры или пытаться что-либо отрицать – на это нет времени. Во всяком случае, если вы хотите спасти вашего сына.

Голова Радека медленно повернулась. Рот превратился в узкую щель, а взгляд стал очень жестким.

– Вы причините вред моему сыну?

– Собственно, вы сами это сделаете за нас. А мы лишь сообщим миру, кто его отец, и это уничтожит его. Ведь потому вы и заложили бомбу в конторе Эли Лавона – чтобы защитить Петера. Никто не мог тронуть вас – во всяком случае, в таком месте, как Австрия. Вы были под защитой. Вы находились в безопасности. Единственный человек, который мог заплатить за ваши преступления, – это ваш сын. Поэтому вы и убили Эли Лавона. Поэтому вы прикончили Макса Клайна.

Радек отвернулся от Габриеля и уставился во тьму.

– Чего вы хотите? Что вы хотите знать?

– Расскажите мне об этом, Радек. Я читал об этом, я вижу мемориал, но я не могу представить себе, как все это работало. Как можно было всего за сорок пять минут превратить целый поезд людей в дым? За сорок пять минут – вагон за вагоном, – разве не этим похвалялись эсэсовцы, говоря о здешних местах? Они могли превратить еврея в дым за сорок пять минут. Двенадцать тысяч евреев в день. В общем и целом – восемьсот тысяч.

Радек невесело хмыкнул – так хмыкает человек, ведущий допрос и не верящий своему заключенному. А у Габриеля словно камень лег на сердце.

– Восемьсот тысяч? Откуда у вас такая цифра?

– Это официальная цифра польского правительства.

– И вы ожидаете, что группа недочеловеков, какими являются поляки, может знать, что происходило здесь, в этих лесах? – Голос Радека внезапно изменился, стал более молодым и властным. – Прошу вас, Аллон, если мы намерены вести эту дискуссию, давайте оперировать фактами, а не польским идиотизмом. Восемьсот тысяч? – Он покачал головой и действительно улыбнулся. – Нет, их было не восемьсот тысяч. В действительности цифра была куда больше.