Александр Щёголев - Любовь зверя

– Стоять, – прохрипел он, хватаясь свободной рукой о письменный стол. – На местах. Не шучу.

Староста тоже знала, что надлежит совершить. Она прыгнула и двумя руками сжала пистолет, сцепив пальцы в замок. Получился живой шар из суставов и жил, в центре которого оказалось устройство калибра 38. Затем сказала коротко: «Х-хат!» Лицо ее по прежнему оставалось спокойным, а руки и плечи вздыбились каменными буграми. Впрочем, ее лицо не было спокойным, что-то в нем сквозило такое… Мгновение – шар распался, и тут же – вопль пронзил ватную атмосферу бункера. Кричал милицейский чин. К несчастью, его ладошка тоже попала под пресс. Он сполз обратно на пол, неотрывно глядя на то, что было когда-то его правой рукой. Звонко упал задушенный «птенчик» – гнутая железяка.

На это потребовалась еще секунда.

Девочка расслабилась, приходя в себя. Она дышала глубоко и ровно. «Что-то такое» медленно сползало с ее лица.

– Помогите, – приказала уже пришедшим в себя подружкам.

Втроем они усадили гостя на стул и запеленали его резиновыми бинтами. Тот плакал басом, слабо вырываясь. Впрочем, когда работа была закончена, товарищ майор прикрыл глаза и затих. Очевидно, занялся анализом своей деятельности за истекший период.

Канули очередные секунды.

Староста предупредила закоконированного представителя власти:

– Если подашь голос, сделаю с твоим ртом то же, что с твоей «пушкой».

Внимательно посмотрела на него. На стуле царила полная беспомощность, тогда она осторожно открыла амбразуру. Там визжали:

– Что вы делаете! Не надо!

– Что хочу, то и делаю, – отвечал бодрый тенорок тренера. – Каждый настоящий мужчина всегда делает только то, что хочет. Крепко вызубрили, девчата?

– Пустите! – визжали там.

– Мамочка! – визжали там.

Тренер трудился:

– Не хнычь, сейчас мы тебя пощекочем, смеяться будешь. Застежечку-то дай расстегну! Ну дай, ну дай, ну дай… Нет, рыжая падла, рвать твою паршивую одежду ты меня не заставишь. Хочешь мне неприятностей? Сама расстегнешься, я терпеливый… Смотри-ка, опять промахнулась. Попробуй еще разок стукнуть, может попадешь? Имейте в виду, настоящего мужика обязательно нужно валить с первого удара, иначе он сумеет сделать все, что захочет. Крепко вызубрили, девчата?

Староста наблюдала недолго. Прошептала:

– Ладно, хватит с них, – и впервые улыбнулась. – Ну, учитель постарался, втоптал школят в говно. Классно втоптал, запомнят. – Она пошла, унося улыбку. У выхода остановилась. – Следите за этим. Если что, свистните.

Через положенное число секунд с той стороны стены стрельнула дверь и вновь появившийся женский голос яростно проорал:

– Эт-то что такое!

И сразу настал хэппи-энд. Сначала были непонятные шлепки, кряхтенье, возня. Потом был исчезающий вопль тренера: «Я же шутил, девчата!» Вторично выстрелила дверь, из амбразуры коротко дохнуло воздухом.

– Ну все, зайчики мои, все, успокойтесь.

– Убью его! – простонали в ответ.

Голос старосты стал ласковым:

– Само собой. Только завтра, ладно? Пошли в релаксационную, я покажу вам, что это и где это. Там вы быстренько…

– Убью, убью, убью! – короткий всплеск рыданий.

– Ну, распустили сопли, дуры. Надо было просто выкинуть его отсюда на фиг, как я, видали? Позорище, фу.

– Да-а, так он ведь… Он ведь этот…

– А вы – те. Ладно, идем в релаксационную, там поговорим.

Упрямые девичьи сопли не желали так вот сразу исчезать. На фоне влажных всхлипываний возник вибрирующий голосок:

– Тренер наш… он что, больной, что ли? Говорил, тест какой-то будет… Наврал, да?

– Вам еще раз повторить? – спросила староста. – Уходим. У-хо-дим.

Сказала, будто по щеке хлестнула. Широким волевым жестом. Торопится, вяло подумал майор, дырку-то от меня не закрыла… Он вдруг очнулся. Он ощутил, как сочатся сквозь его стиснутые зубы стыдные немужские звуки. И тогда он вытолкнул, выхаркал из горла густой спазм:

– Девочки, по ноль-два! Эй, вы слышите?

Но опоздал. Хриплая клокочущая волна ушла в песок: соседняя комната уже опустела. Это свершилось тихо, потому что дверь была прикрыта без эмоций. Замолчала щель в стене, спектакль закончился. Товарищ майор приоткрыл глаза. Две детки-охранницы были в кабинете – сидели на полу. Сидели вольно, изящно. Симпатичные, молоденькие, спортивные, пальчики оближешь. А вот правой руки у товарища майора не было, всей целиком, от плеча. Вместо нее ощущалось что-то большое и бесформенное. Он скосил глаза. Правая рука неожиданно оказалась на месте, это обстоятельство его немного утешило, только кисть была, мягко говоря, повреждена. Очень-очень мягко говоря. По телу металась боль, тугими толчками идущая справа, рвалась наружу, но тело было наглухо зафиксировано в тренерском стуле, и боль жгуче тыкалась куда попало – в живот, в пах, в скулы. Резиновый бинт жадно терзал одежду. Пытка… Он попробовал шевельнуться, не разрешив себе стонать. Девочки посмотрели на него, и майор обмяк, снова опустив веки. Перед глазами заполыхало пламя. Все было бездарно и глупо. Кадр из дурного фильма, конец спектакля…

– Руку, – пробормотал он. – Перевязать надо.

Продолжала быть тишина: никто не шевельнулся, не зашлепал босыми пятками. Тогда он решил не открывать глаз вовсе, потому что ему страстно захотелось целиком сосредоточиться на своей боли, а это дело требовало тьмы и одиночества.

Но умирать было рано: кто-то вошел. Минута молчания, потом в уши вонзился голос – мужской, тоненький – тот же самый:

– Мама родная! Это ты?

Действие:

Он, наконец, замерз. Он, наконец, действительно захотел в туалет. Время струилось, как песок – однообразно, серо, мучительно медленно, но ничегошеньки не происходило. Очевидно, чудо обернулось примитивным издевательством. Обещанная охота на женщину-монстра никак не могла начаться, и не было просвета в этом бестолковом ожидании. Над миром висела тоска, нормальное, привычное состояние рефлексирующего интеллигента, когда ясно понимаешь, что подтянуться на перекладине ты сможешь половину раза, и что женщинам ты хронически неинтересен. Комплекс узких плеч. Сидишь на скамейке с дамой, с безнадежно не твоей дамой, и вяло размышляешь, насколько же глубоко тебя презирают. А завтра – коллоквиум…

Он терпел. Потому что рядом… Впрочем, рядом тоже нервничали. Вставали, озирались, прохаживались вокруг, поднимали глаза на подмигивающую огнями стену дома. Новые окна вспыхивали редко, наоборот, потихоньку гасли. Дом медленно готовился ко сну. И никакие романтические приключения не прерывали пока этих ежевечерних приготовлений.

Когда в очередной раз из подъезда донеслось гулкое многообещающее топанье, Милита напружинилась и сунула руку в рюкзачок. Она не теряла бдительности ни на секунду.