Дэвид Лисс - Этичный убийца

Мелфорд тоже тщательно смыл с себя грязь. Рана, которую пуля оставила у него на плече, была пять сантиметров в длину, но совсем не глубока. В идеале ему, конечно, стоило отправиться в больницу, но, к счастью, у него в автомобильной аптечке нашлась какая-то мазь с антибиотиками. Он щедро ею намазался, а затем приложил к ране небольшой кусок марли, который я примотал к его плечу клейкой лентой. Потом он собрал нашу одежду и запихнул ее в пластиковый пакет для мусора.

Когда мы все это проделали, нам оставалось только ждать Дезире. Мы стояли, опершись о крыло машины: я – в черном спортивном костюме, а Мелфорд – в запасных черных джинсах, белой рубашке и синих кедах. Если бы не мокрые волосы, никто бы и не догадался, через какое отвратительное и жуткое испытание он только что прошел.

– Они что, съели его? – прошептал я, нарушив наконец молчание.

За все это время мы не произнесли ни слова – если не считать, конечно, пары необходимых реплик, брошенных между делом.

Мелфорд пожал плечами:

– Но мы же не специально это сделали. Мы, конечно, собирались отпустить свиней, но это было вполне гуманное намерение. Мы не хотели никому причинить вред – просто освободить животных, тебя и предоставить Б.Б., Игроку и Доу разбираться со своими проблемами. Возможно, правда, не без помощи закона.

Сам не знаю почему, но почему-то я решил не рассказывать Мелфорду о том, что Б.Б. убит. Возможно, он уже знал об этом, а возможно, и нет.

– Значит, вы с самого начала собирались освободить свиней? – спросил я. – Ты же говорил, что Ублюдок и Карен не имеют к свиньям никакого отношения.

Мелфорд улыбнулся:

– Ты уже многое повидал и многое понял. Но ты все еще не готов. Ты не готов к тому, чтобы услышать всю правду.

Я закусил губу. Меня переполняли одновременно гордость и праведное негодование: почему я, собственно, должен рассказывать об этом, как английский школьник, отвечающий урок по спряжению латинских глаголов?

– Мы строим тюрьмы, – провозгласил я, – вовсе не вопреки тому, что они превращают преступников в еще более страшных преступников, а именно поэтому.

Мелфорд удивленно посмотрел на меня:

– Похоже, я тебя недооценил. Продолжай.

Я вспомнил Джорджа Кингсли – того самого юного вундеркинда, которого показала мне Томс и который из совершенно нормального одаренного ребенка превратился в закоренелого преступника. У ребенка с многообещающими способностями, мечтавшего обратить свои таланты на преобразование общества, на изменение мира к лучшему, отобрали мечту, отняли высшую цель, и он превратился в уголовника.

– Обычно преступники – это люди, вышедшие из маргинальных слоев общества. Они получают от существующего общественного строя меньше благ, чем все остальные. Поэтому они заинтересованы в том, чтобы изменить это общество, даже разрушить его, и установить новый порядок, который поставит их в более выгодное положение. Этот порядок может быть лучше, а может быть хуже – не в этом суть. Но поскольку они – маргиналы, то рано или поздно оказываются в компании людей, которые нарушают законы и их учат тому же. А затем эти бунтари попадают в тюрьмы и, побывав там, начинают нарушать еще более важные законы. Дело в том, что обществу гораздо легче найти в себе место преступникам, чем революционерам. Для преступников есть свое место в системе, а для бунтарей его нет. Поэтому мы и строим тюрьмы: там белые вороны превращаются в убийц. Это, конечно, наносит обществу определенный ущерб, делает его существование менее безопасным, но систему все-таки не разрушает.

– Вот это да! – Мелфорд ошеломленно смотрел на меня, будто увидел впервые. – Ты все совершенно точно просек.

– А ты откуда знаешь?

– То есть как? – не понял Мелфорд.

– А так! Ты же не видишь реальности. Она скрыта от тебя идеологией, правильно? Почему же ты считаешь, что ты прав, а все остальные – нет? Откуда тебе знать?

Мелфорд кивнул:

– Ниоткуда. Конечно же, я не знаю. А значит, ты прав вдвойне. Но зато я в себе уверен. И ты теперь тоже уверен в себе. Так что настало время тебе все рассказать.

Пока Дезире продолжала возиться в свинарнике, мы с Мелфордом сели в машину, он завел двигатель и тихонько включил какую-то хриплую музыку. Затем он взглянул на свинарник, и я понял, что он беспокоится о Дезире точно так же, как я беспокоюсь о Читре, и от этого я почувствовал, что он нравится мне еще больше. Мы будто стали ближе, мне стало легче его понимать. Какие бы страшные вещи он ни совершил, какими бы странными принципами ни руководствовался в жизни, в тот момент он мне показался очень добрым и близким человеком.

Он совершил ужасный поступок – я знал, что никогда не смогу его оправдать; но, несмотря на эту морально-нравственную пропасть, которая нас разделяла, нас все же связывало общее чувство – любовь к этим двум особенным, сильным, отважным женщинам. Значит, не такими уж разными мы были – убийца и продавец книг. Возможно, Мелфорд возразил бы, что это чувство связывает меня с ним не больше, чем со свиньями, которые были заперты в жутком сарае, познали неволю, мучения, ужас, – а затем испытали наконец вкус свободы и мести.

– Все дело в кошках и собаках, – сказал я, помогая ему начать. – Ты ведь приехал, чтобы расследовать дело о пропаже домашних животных. И выяснил, что их похищают Ублюдок и Карен, а затем продают в Медицинскую компанию Олдгема для опытов.

– Да, именно так, – подтвердил Мелфорд. – Ты молодец. Знаешь, в детстве у меня был кот, большой и полосатый, по кличке Брюс. Он был в те годы моим лучшим другом – возможно, вообще самым лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Я вырос вместе с ним. Но как-то раз, когда мне было шестнадцать, Брюс забрел на двор к нашему соседу, и этот парень, огромный пьяный увалень, высшим достижением которого была игра в школьной футбольной команде, забил его до смерти футбольным шлемом. Ни за что, просто так – для собственного удовольствия. Он меня недолюбливал, считал странным – и вот убил моего кота. А ведь Брюс был такой же личностью, как любой человек. Если душа не выдумки, если она действительно существует, то у Брюса она была. У него были свои мечты, свои желания, свои вкусы; одни люди ему нравились, других он недолюбливал; у него были свои привычки, вещи, которые он любил делать, и вещи, которые его раздражали. Возможно, он не смог бы выписать чек или понять, как работает электрическая лампа, – но в любом случае это было вполне разумное существо.

– Ужасно, – вздохнул я, не зная, что еще на это сказать.

– Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота – как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.