Дин Кунц - Брат Томас

Костяшки купил другую книгу того же автора. На этот раз о большеухом мыше, который спас принцессу.

Мыш произвел на него меньшее впечатление, чем кролик, но тоже ему понравился. Он полюбил мыша за храбрость, за готовность пожертвовать собой ради любви.

Через три месяца после того, как Костяшки впервые прочитал историю о кролике, он договорился о встрече с агентом ФБР. Предложил дать показания на своего босса и других бандитов.

Он сдал их и потому, что хотел искупить свои грехи, и потому, что стремился спасти маленькую девочку, которой прочитал часть истории о кролике.

Надеялся уберечь ее от жизни, уготованной дочери босса преступной организации, жизни, полной страха и смертельных угроз.

В итоге в рамках программы защиты свидетелей Костяшки оказался в Вермонте. Теперь его звали Боб Лодермилк.

В Вермонте он испытал культурный шок. Березовые рощи, фланелевые рубашки, пятидесятилетние мужчины с конскими хвостами раздражали его.

Он попытался устоять перед искушением пустить в ход кулаки, собирая библиотеку детских книг. И открыл для себя, что некоторые писатели прославляли героев, которые вели себя точно так же, как он сам в недалеком прошлом. Его это пугало. Он не мог найти достаточного количества умных фарфоровых кроликов и храбрых большеухих мышей.

Обедая в дешевом итальянском ресторане и мечтая вернуться в Джерси, он внезапно понял, что должен уйти в монахи.

Став послушником, следуя по пути раскаяния, Костяшки впервые в жизни познал, что есть настоящее счастье. В аббатстве Святого Варфоломея он просто расцвел.

И теперь, снежной ночью много лет спустя, когда я раздумывал, а не проглотить ли еще пару таблеток аспирина, он сказал:

— Тот священник, его фамилия Хубнер, не любил американских индейцев. И потому, что они за бесценок продали свою землю, и потому, что он постоянно проигрывал в «блэк джек» в их казино. [6] В США законы очень строго регулируют игорный бизнес. Казино могут функционировать лишь в некоторых штатах и… практически во всех индейских резервациях. В том числе проиграл и часть займа, полученного от Тони Мартинелли.

— Я удивлен, что Мартинелли одолжил деньги священнику.

— Тони рассуждал просто: если Хубнер не сможет платить восемь процентов в неделю из собственного кармана, то всегда сможет украсть воскресные пожертвования. Как выяснилось, Хубнер мог играть на деньги и щипать за зад официанток, но не крал. И вот когда он перестает платить проценты, Тони посылает к нему парня, чтобы тот помог священнику разрешить возникшую моральную дилемму.

— Парня, но не вас.

— Парня, но не меня. Мы прозвали его Иголки.

— Не хочется мне узнавать, почему его прозвали Иголки.

— И правильно, что не хочется, — кивнул брат Костяшки. — Короче, Иголки дает Хубнеру еще один шанс заплатить, но, вместо того чтобы принять это требование с христианским терпением, священник говорит: «Иди в ад». Потом вытаскивает пистолет и пытается выписать нашему парню билет в то самое место.

— Священник его застрелил?

— Возможно, он был методистом, а не лютеранином. Он стреляет, но только ранит нашего парня в плечо, а Иголки выхватывает у него пистолет и убивает его.

— Значит, этот священник мог застрелить человека, но не мог воровать.

— Я не говорю, что это традиционное методистское учение.

— Да, сэр. Я понимаю.

— Теперь, думая об этом, я даже склоняюсь к мысли, что священник, возможно, был унитарием. В любом случае он был священником, и его застрелили, то есть плохое может случиться с любым, даже с монахом.

Хотя холод декабрьской ночи не полностью покинул меня, я прижал холодную банку колы ко лбу.

— Проблема, которая здесь возникла, связана с бодэчами.

Поскольку в аббатстве Святого Варфоломея он был одним из моих доверенных лиц, я рассказал ему о трех демонических тенях, склонившихся над кроватью Юстины.

— И они болтались около монаха, о тело которого ты чуть не споткнулся?

— Нет, сэр. Они явились сюда за чем-то большим, чем один потерявший сознание монах.

— Ты прав. Такая мелочь нигде не соберет толпу.

Он поднялся с кресла и подошел к окну. Несколько мгновений смотрел в ночь.

— Я вот думаю… По-твоему, мое прошлое догоняет меня?

— Прошло уже пятнадцать лет. Разве Мартинелли не в тюрьме?

— Он давно умер. Но некоторые из этих бандитов очень злопамятны.

— Если бы вас выследил киллер, сэр, вы бы уже умерли, не так ли?

— Абсолютно. Читал бы старые журналы в приемной Чистилища.

— Не думаю, что происходящее как-то связано с вашим далеким прошлым.

Он отвернулся от окна.

— Твои бы слова да в ухо Господа. Это будет ужасно, если здесь кто-то пострадает из-за меня.

— Ваше присутствие здесь всех только радует, — заверил я его.

Углы на его лице сместились, сложившись в улыбку, которая могла напугать тех, кто его не знал.

— Ты хороший мальчик. Будь у меня сын, я бы только радовался, если бы он был немного похож на тебя.

— Поскольку я знаю, каково быть мной, я бы никому не пожелал быть на меня похожим, сэр.

— Хотя, будь я твоим отцом, — продолжил брат Костяшки, — ты был бы ниже ростом, шире в плечах и с более короткой шеей.

— Длинная шея мне все равно не нужна, — ответил я. — Галстуки я не ношу.

— Нет, сынок, шея нужна тебе для того, чтобы высовываться. Именно это ты и делаешь. Такая уж у тебя натура.

— В последнее время я раздумывал над тем, чтобы надеть рясу. Стать послушником.

Он вернулся к своему креслу, но сел на подлокотник. Заговорил не сразу.

— Может, когда-нибудь ты услышишь зов. Но не скоро. Ты человек мирской и таким должен оставаться.

Я покачал головой:

— Не думаю, что в мире мне лучше, чем здесь.

— Все дело в том, что ты нужен миру, сынок. Тебе там хватает дел.

— Этого-то я и боюсь. Того, что должен делать.

— Монастырь — не убежище. Если бандит хочет прийти сюда и стать монахом, он может прийти, потому что решил открыть себя чему-то большему, чем мир, а не потому, что задумал свернуться в маленький шарик, укрыться под панцирем, как черепаха.

— Есть кое-что такое, от чего человек просто должен укрыться, сэр.

— Ты про позапрошлое лето, стрельбу в торговом центре? За это тебе ни у кого не нужно просить прощения, сынок.

— Я знал, что-то грядет, они грядут. Фанатики. Мне следовало их остановить. Погибли девятнадцать человек.

— Все говорят, что погибли бы сотни, если б не ты.

— Я — не герой. Если бы люди знали о моем даре и знали, что я все равно не сумел остановить этих фанатиков, они бы не превозносили меня как героя.

— Ты и не Бог. Ты сделал все, что мог, никто не сделал бы больше.

Я поставил банку колы, взял пузырек с таблетками аспирина, вытряс еще две на ладонь, сменил тему: