Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве

– Эфир через две минуты, – крикнул кто-то.

– Дайте рассеянное освещение, – завопила Июэ, – а то из-за вас у меня на лице поры будут, как рытвины на дороге!

Один из телохранителей Лейна, с татуировкой в виде орла, прошел мимо Тима, направляясь к металлическому чемодану. Уже идя к двери, Тим жестом показал охраннику, чтобы тот стер сахарную пудру с подбородка. Снова выйдя в коридор, он слышал, как Июэ выкрикивает команды в микрофон: ее голос отражался от стен и визжал из мониторов над его головой. Заставка телеканала возвестила начало передачи, даруя зданию блаженную передышку от визга ведущей.

Когда Тим дошел до лифта, оборудованного телевизором, Июэ в прямом эфире выводила медовым голосом:

– …казалось, они не выказывали никаких угрызений совести по поводу погибших детей, мужчин и женщин… – Она слегка морщила лоб, изображая искреннее замешательство.

Тим стоял рядом с дверью лифта, куда не доставала камера наблюдения. Кабина была металлической, и в ней не было зеркал, за отражением в которых могла бы следить вторая камера.

– …Эти люди работали на фашистскую, тираническую идею. Перепись населения – это удар по принципам индивидуализма, акт насилия против свободной и независимой конституционной республики, за установление которой борются люди вроде меня. Список наших граждан, доступный каждому, кто пороется в архиве государственных документов…

Тут Лейн фыркнул, сунув пальцы в свою клочковатую бороду:

– Вы думаете, у наших отцов-основателей было это на уме? Что мы делаем? Что мы за нация? Где мы живем? В стране идет война – на случай, если вы не заметили, и перепись – это очередная победа наших так называемых лидеров. Они начинают полномасштабное наступление на американский суверенитет и права граждан, данные Богом, а не пожалованные правительством.

– Данные переписи недоступны другим ветвям власти, мистер Лейн.

– Вы знали, мисс Йюэ, что списки переписи были использованы в 1942 году, чтобы вычислить американцев японского происхождения и бросить их в концентрационные лагеря?

Улыбка ведущей блеснула, как прожектор, но задержка в сотую долю секунды свидетельствовала о том, что ее застали врасплох. Тим не мог сдержать ухмылки: один ноль в пользу плохого парня.

Большим пальцем он нащупал в кармане серебристый пульт, гладкий, как фонарик, с единственной черной кнопкой.

Лейн продолжал сыпать перлами:

– …Демократия – это четыре волка и одна овца, решающие, что будет на обед. Свобода – это овца с пистолетом, которая послала волков куда подальше. Правительство, вгрызаясь в нас, покушается на нас, на наши права. Эта атака на Бюро переписи была попыткой восстановить справедливость.

Двери лифта открылись, выпуская Тима в холл. Все сотрудники канала, начиная от охранников и заканчивая буфетчиками, собрались вместе и смотрели интервью на огромном экране на западной стене. Одна женщина стояла, замерев на месте, и соломинка в пакете с соком застыла в нескольких сантиметрах от ее разинутого рта. Четверо полицейских в форме наблюдали за происходящим в холле; кроме того, судя по сумкам, пристегнутым к поясам, здесь было много полицейских под прикрытием.

Тим прошел путем, который мысленно себе наметил, держась на границе поля зрения видео.

Голос Лейна отражался от мраморного пола и голых стен:

– Перепись – это механизм экспансии государства. В этой стране сегодня на уплату налогов идет больший процент наших доходов, чем когда-то платили крепостные.

– У крепостных не было доходов, – пискнула Йюэ.

Лейн даже не потрудился услышать ее:

– А федеральный банк – это еще более тяжкое преступление нашего правительства.

На лице Йюэ появилось фирменное решительное выражение:

– Вы здесь чего только не говорили, но так и не ответили на мой первый вопрос. Вам вообще жалко, что семнадцать маленьких мальчиков и девочек погибли, что мертвы шестьдесят девять мужчин и женщин?

На лице Лейна появилась кривая улыбка:

– Дерево свободы нужно время от времени поливать кровью тиранов.

Тим пересек холл, засунув руку в карман и держа большой палец на кнопке пульта.

– Патриоты и тираны, – пробормотал он. Прижав подбородок к груди, он подошел к вращающейся двери. Быстрый поворот – и Тим уже был на улице.

Толпа снаружи приливала и отливала. К курткам были приколоты красные ленточки. Кто-то негодующе бормотал. Мужчина в пушистой шапке-ушанке смотрел интервью, открыв рот, и его щеки блестели от слез. Тим отсчитывал шаги: четыре… пять… шесть…

На семнадцати экранах появилось семнадцать крупных планов Мелиссы Йюэ. Ее рот был крепко сжат, а глаза блестели.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, мистер Лейн.

На тихой улице в двух кварталах от телестудии фургон без опознавательных знаков причалил к обочине. Тим положил большой палец на кнопку пульта. Рядом с ним женщина тихо плакала на груди у мужчины.

Казалось, Лейн почувствовал неожиданный прилив энергии. Его тело напряглось. Он наклонился вперед, и семнадцать изображений повторили это движение в унисон. Лейн ткнул пальцем в стол.

– Ладно, сука. Жалею ли я, что они умерли? Нет. Нет, если благодаря этому…

Тим нажал на кнопку, и голова Джедедайи Лейна разлетелась на мелкие кусочки.

Воздух в конференц-зале был, казалось, наэлектризован. Роберт и Митчелл вышагивали с двух сторон от стола, в то время как Аист сидел между Рейнером и Аненберг и, греясь в почти невыносимой жаре камина, пытался справиться с судорогой в левой руке.

Рукава тонкого черного свитера Аненберг были закатаны до локтей, но кончики ее воротничка торчали идеально ровно. Тим несколько раз поймал на себе ее изучающий взгляд.

Дюмон стоял, по-отцовски положив руку на плечо Тима. Тим не возражал. В другой руке Дюмон держал пульт. Он нажал на кнопку, и на экране появилось лицо Лейна.

Эпизод шел в замедленном режиме. Сначала глаза Лейна вылезли из орбит. Потом его голова надулась, как шарик, и разорвалась. Челюсть снесло одним куском, а череп раскрошился, и его части начали медленно осыпаться вниз, причем Лейн продолжал сидеть в кресле, галстук был туго затянут под воротничком, а один палец яростно вдавлен в стол.

Камера быстро сделала полный круг, поймав ползущих техников, парней из охраны и Мелиссу Йюэ, которая смотрела на все это с выражением неподдельного изумления. Склизкий кусок чего-то серого налип ей на лицо, прямо под густо накрашенным глазом.

Дюмон остановил пленку. Аненберг сделала резкий вдох, ее грудь дернулась, а губы приоткрылись, но она быстро справилась с собой, и на ее лице снова воцарилось обычное выражение а-ля «я все это уже видела». Рейнер побледнел, а на его скулах выступили красные пятна.