Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве

Дюмон глубоко вздохнул; и его тело обмякло.

– Матерь Божья. – Он закрыл глаза. – Подробности.

Тим начал рассказывать тихим, лишенным эмоций голосом. Когда он закончил свой рассказ, они несколько мгновений помолчали, слушая пиканье монитора. Потом Дюмон открыл глаза; они были влажными.

– Роб и Митч. Господи, мальчики, – он сжал запястье Тима. – Ты должен их остановить.

– Да.

– Даже если придется стрелять на поражение.

– Да. Рейнер когда-нибудь говорил тебе, кто был сообщником Кинделла?

– Нет. Ни слова. Он ведь не мог так поступить с тобой, этот ублюдок?!

– Ты знаешь, когда меня начали слушать?

– Я не контролировал наблюдение. Мы занимались разными кандидатами, поэтому не могли следить за всеми. Ты стоял первым в списке Рейнера. Роб и Митчелл занимались оперативной работой, Аист подключался, если нужны были приборы. Я подключился, когда Рейнер серьезно задумался о тебе, это было во время похорон твоей дочери. А в чем дело?

У Тима в голове всплыла картинка: он стоит на заднем дворе с Аненберг и смотрит, как Рейнер шепчется на кухне с Митчеллом.

– Может быть, они замешаны в этом.

– Замешаны в смерти Вирджинии? – Дюмон покачал головой, его щеки дрожали. – Они не стали бы убивать маленькую девочку. Они не извращенцы, не психи. Фанатики – может быть. Злые, да. Но они ненавидят, ненавидят шваль вроде Кинделла. Чего бы они добились, убив Джинни?

– Я не знаю. Еще одна заметная казнь в ряду казней Комитета.

– Да брось, Тим. Они не могли предвидеть, как пройдет суд над Кинделлом. Его должны были посадить. Они не стали бы убивать девочку только для того, чтобы подставить урода. В этом нет смысла. И ты прекрасно знаешь, что этого они не стали бы делать. Плюс Аненберг не могла поддержать эту затею.

Аненберг, конечно, не поддержала бы. Но ее, как и Аиста, могли не посвятить в этот план.

– Почему бы Рейнер не сказал мне, кто был сообщником?

– Рейнер всегда был информационным тираном. Как он получал информацию, как он ее охранял, как он ее сливал… Это был его резервуар силы. Он страдал манией величия. Ему надо было защищать свою репутацию, чтобы войти в анналы. Ты выполнишь пункт о самороспуске, Роба и Митчелла сбросят со счетов как пару психов, а он останется в истории как сострадательный профессор, который из кожи вон лез, чтобы повлиять на общественное мнение и защитить жертвы.

Тим вспомнил, как Роберт убивался по мертвой женщине в холодильнике Дебуфьера, как Рейнера затошнило, когда фотографии с места преступления обошли стол. Вспомнил бешенство, с которым Митчелл осуждал смерть Джинни. И он знал, что инстинкт не подведет Дюмона. Они бы не стали вместе с Кинделлом участвовать в убийстве Джинни.

– Ты прав. Но Рейнер знал, что случилось с Джинни той ночью. Он не блефовал. А поскольку близнецы пустили папку Кинделла в бумагорезку, может быть, эта тайна умерла вместе с ним.

Рука Дюмона сжала запястье Тима, словно предупреждая то, о чем тот собирался спросить.

– Я в тупике по всем фронтам, – сказал Тим. – С Джинни. С Робертом и Митчеллом. Если я собираюсь их остановить, мне нужно знать, были ли у Рейнер копии папок.

Дыхание Дюмона стало скрипучим. Если Тим будет преследовать Мастерсонов, пытаясь защитить мишени, – а они оба знали, что он должен это сделать, то Тим и Дюмон будут впутаны в это дело, их будут судить и, возможно, посадят в тюрьму. Открыв Тиму местонахождение папок, Дюмон, в сущности, пойдет против себя самого.

– Он держал один дополнительный комплект у себя в офисе. Иди и достань их. Останови Роба и Митчелла любой ценой. Узнай, кто убил твою дочь. У меня больше нет ответов. У меня ничего нет. – Он убрал руку и какое-то время внимательно смотрел на Тима покрасневшими глазами. – Если есть одна вещь, о которой я сожалею, так это то, что я втянул тебя в эту историю, сынок. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить меня.

– Мы сами отвечаем за свои решения. Не взваливай это на себя.

– Может быть, я веду себя снисходительно. Это случается, когда стоишь на пороге смерти, – он тяжело закашлялся, и его лицо сморщилось от боли.

– Хочешь, я позову сестру?

Дюмон вгляделся в лицо Тима:

– Оставь мне одну пулю.

Тим открыл рот, но не издал ни звука.

– Мне ничего не осталось, только угасать. Это не по мне.

Пиканье монитора. Зеленоватый отблеск на подушке. Холод, идущий от плитки на полу.

Тим опустил руку и вынул из кобуры пистолет. Он вытолкнул барабан, вытащил единственную пулю и вложил ее в руку Дюмона.

– Спасибо.

Тим кивнул и встал. У двери он обернулся. Дюмон поднял правую руку и поднес ее ко лбу, отдавая честь.

Тим ответил ему тем же.

Он въехал в Вествуд, петляя среди покосившихся домов. Ему понадобился почти час, чтобы найти стоянку. За двадцать пять центов ты получал семь минут по счетчику – уловка, достойная его отца. Аппараты для размена денег были милостиво установлены на каждом этаже. Перед тем, как уйти, он скормил аппарату около девяти долларов.

Кампус Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе кишел студентами всех форм, размеров и национальностей. Гигантская девушка с рыжими косичками беседовала с худеньким персом примерно вполовину ее роста под разорванным плакатом «День движения за независимость Кореи».

Тим позвонил в справочную. Гнусавый голос сообщил ему, что офис доктора Рейнера расположен на первом этаже Франц-Холла. Табличка с надписью «Уильям Рейнер» красовалась на последней двери коридора. Полупрозрачное стекло, вставленное в дверь, было темным; в примыкающем офисе другого профессора было тихо. Одного взгляда на полоску света возле косяка хватало, чтобы понять, что уходивший последним не потрудился запереть дверь.

Тим притворился, что внимательно читает списки оценок, висевшие под фотокопией тщеславного профиля. Наконец холл опустел. Многофункциональные водительские права открывали двери не хуже, чем кредитки.

Тим закрыл, а потом и запер за собой дверь, прошел мимо стола ассистентки и вошел в просторную комнату. Солидный дубовый стол, металлические шкафчики с папками, полки с книгами, в большинстве своем написанными самим Рейнером.

Тим чуть не сломал серебряный нож для писем, взламывая замок нижнего ящика стола. Он был до краев заполнен толстыми папками канареечно-желтого цвета. Тим поднял первую и самую толстую папку. С ярлыка на него смотрело его собственное имя.

Он открыл ее, чувствуя, как участился пульс.

Пачка фотографий с наблюдения: Тим, заходящий в правительственное здание; Тим и Дрей за столиком у окна ресторана; отец Тима на ипподроме Санта-Анита, опирается на изгородь, сжимая в кулаке пачку билетов на ставки; Тим, провожающий Джинни на первый звонок полгода назад.