Олег Андреев - Телевидение

— Что случилось? Тебе люди нужны?

— Пока не знаю…

«…Сегодня в пять часов утра отправившийся со станции “Северная” поезд Петербургского метрополитена…»

— Я перезвоню, Валера.

Крахмальников бросил трубку и уставился в экран.

Тут же обернулся к Ирине:

— Закажи мне монтажную и приготовь никитинские сюжеты. Он сейчас перегонит свежак. Долгова побежала исполнять.

— Гуровин кивнул Загребельной: дескать, исчезни. Та тоже умчалась.

Когда сдержанная информация про катастрофу закончилась — на РТР она заняла всего полторы минуты, причем видеоряда не было никакого, — Крахмальников выключил телевизор и снова схватился за телефон.

— Погоди, Леня, — остановил его руку Гуровин. — Чего ты порешь горячку? Давай все обсудим. Сядь.

Крахмальников присел на краешек кресла.

— Я думаю, надо туда бригаду послать и дать им спутниковую тарелку.

— Леня, — внушительно произнес Гуровин, — ты ОХ…Л?

— Еще раз…

— Ты знаешь, под кого мы копаем?

— Под кого?

— Станция “Северная” — это была предвыборная акция питерского мэра.

— И что?

— А президент ему руку жал. Крахмальников застыл с разинутым ртом. Потом закрыл рот, взял трубку и набрал номер Никитина:

— Валера, это опять Крахмальников. Значит, так, высылаем тебе в помощь людей. С ними будет спутниковая тарелка. Готовься к прямым эфирам в семь и в десять. Понял? Копай, Валера, глубже копай!

Гуровин вскочил и ловко вырвал трубку из рук Крахмальникова.

— Леня, ты идиот! — зарычал он. — Ты нас погубишь! Ты знаешь, что мы на ладан дышим?! Ты знаешь, что Дюков спит и в гробу нас видит?! Что президент нас поминает недобрым словом на всех углах?! Мы завтра с тобой на улице будем!

— Яш-ша, — пытался забрать трубку Крахмальников, — я тебе не дам нас угробить. Подумай, что сейчас люди делают. Они наших новостей ждут, потому что никто им правды, кроме нас, не скажет…

— Дурак! Им на правду наорать! Им на нас насрать! Когда мы по миру пойдем, они и не поглядят в нашу сторону!

Борьба за телефон приобретала комический характер. У Крахмальникова в карманах лежало два мобильника, но дело, собственно, уже было не в телефоне.

— Они только и ждут, что мы лапки кверху! — шипел Крахмальников. — Нас на вшивость проверяют.

Гуровин выпустил аппарат и бессильно повалился в кресло:

— Делай что хочешь.

Крахмальников подержал ненужную теперь трубку и положил ее на место.

— Что с тобой, Яша? — спокойно сказал он.

— Я тебе все сказал.

— Знаешь, в чем наше спасение?

— На паперть идти.

— Не-а. Оставаться собой.

— Да слова это все, Леня, пустые, глупые слова! Ля-ля, тополя! Базар-вокзал! Ты что, романтик? Ты романтик, я тебя спрашиваю?

— Я не циник, — ответил Крахмальников.

— А я циник. Мне полтысячи человек кормить надо.

— Что-то еще случилось? — спросил после паузы Крахмальников. Гуровина он не узнавал. Никогда, никогда Яков Иванович не резал острые материалы. Он сам их острил, если недостаточно было. Может, и ему позвонил Дюков? Может, наобещал чего? — Ты с Дюковым разговаривал?

Гуровин вскинулся:

— Ты с ума сошел?!

— Так в чем дело? Я тебя не узнаю, Яша. Мы же “Дайвер”! Мы глубоко нырять должны. Гуровин опустошенно смотрел в стол.

— Устал я, Леня, нервы сдают, — наконец соврал он.

Вот тут бы Крахмальникову и сказать: уходи, раз устал.

Но он не сказал. Пожалел Гуровина.

Успеется. Потом как-нибудь. Через неделю. Ну дня через три. Завтра.

Даже первые шаги от дверей, из которых вышли Денис с “афганцем” на спине и виолончелистка, до следующих заняли не секунды, которые требуются в обычной жизни при переходе из вагона в вагон, а минут десять. Двигаться с живым грузом по скользкой жиже, залившей узкую бетонную дорожку, вдоль стены из рваного металла было почти цирковым номером. Пару раз Славе даже пришлось ухватиться рукой за кабели на обшивке тоннеля, иначе они оба слетели бы в узкую щель на рельсы.

— Слав, а там нет.., напряжения? — спросил, кряхтя от усилия, Денис.

— Откуда? Раз света нет, значит, автоматы все вырубили. И надо еще очень захотеть подлезть под контактный рельс. Так что не боись, ноль восемь киловольта нам не грозит.

Стоя напротив сцепки, Хованский посветил фонариком вперед вдоль следующего вагона, и увидел, что тот находится в неестественном положении, словно перед внезапной остановкой он решил улететь на волю и врезался в верхний свод тоннеля. Денис щелкнул вспышкой, и она высветила всю картину.

— Да-а… — протянул “афганец”. — Неслабо влетели. Видел, его с тележек сорвало и корпус на раме въехал на передний вагон. Поимел он его, как слон в зоопарке, — я видел однажды. Извиняюсь, девушка… Теперь спусти меня, здесь ползком надо.

Действительно, страшной силой вагон был сплющен так, что его стенки, словно крылья, растопырились по обшивке тоннеля, и под ними можно было только проползти. Естественно, рассчитывать на то, что кто-то жив внутри, было нелепо.

Денис полз, скидывая под вагон куски бетона и стекол. Он чувствовал, как промокает в жидкой грязи его одежда, и даже немного завидовал безногому Славе, который перемещался следом, упираясь ладонями в уже очищенную дорожку и перебрасывая вперед культи, упакованные в непромокаемый мешок, заменяющий ему штаны. А как же там Наташа в своей белой курточке и блестящих брючках?

После нескольких метров такого шахтерского передвижения им удалось встать и продолжить путь в вертикальном положении. Занял он минут двадцать. Денис все чаще поглядывал на часы-фонарик, потому что свойственное всем нам в обычных условиях чувство времени исчезает в темном подземелье, и кажется, что проходят часы, а не минуты. Еще минут через пять они добрались до начала третьего вагона, на который “взобрался” предыдущий.

Как ни странно, вагон был освещен неровным мерцающим светом. Его пятна пробивались сквозь щели и отверстия, оставшиеся в мешанине кусков искореженного металла и стекол. И оттуда, точнее со стороны почти уцелевшей второй половины вагона, доносилась негромкая музыка, голоса и.., смех, диковато звучащий в этом хлюпающем аду. Там, впереди, свет проникал через сложившиеся в ромбы оконные проемы и даже освещал стены тоннеля красноватыми пляшущими бликами. Явственно пахло дымом костра.

Денис засмотрелся на эти живые сполохи и заслушался звуками, обещавшими встречу с уцелевшими людьми, теплом и, может быть, спасением, и поэтому не заметил препятствия.

Он споткнулся от неожиданности и чуть не уронил со спины Славу, когда лицом уткнулся в голову человека, чье тело торчало из стенки вагона подобно скульптурному бюсту, только установленному по прихоти глумливого автора горизонтально. Хованский долго ощущал потом кожей лица холод чужой застывшей плоти и колючее прикосновение чего-то еще более холодного и твердого, явно металлического.