Энди Макнаб - Браво-Два-Ноль

Наконец эта игра, судя по всему, иракцам надоела. Я стал мешком дерьма, они превратили меня в то, во что хотели, и продолжать дальше не имело смысла.

Я лежал на полу, купаясь в собственной крови. Раны и ссадины были повсюду. Даже ступни сочились кровью. Мои носки защитного цвета промокли насквозь и стали темно-красными.

Открыв на мгновение глаза, я увидел коричневые ковбойские сапоги на «молнии» и расклешенные джинсы. Сапоги были дешевые, на отвратительных пластмассовых каблуках, какими заполнены прилавки на субботних распродажах. Джинсы были грязные и линялые и очень расклешенные. Несомненно, у их обладателя под форменным кителем была также футболка с американским певцом Дэвидом Кассиди. Мельком подняв взгляд, я увидел, что вокруг меня стоят одни офицеры, холеные, гладко выбритые. Ни одного волоска не на месте: у всех усы и зализанные назад волосы. Копии Саддама.

Я лежал в углу, прижимаясь к стене, пытаясь защититься. С трех сторон меня обступили иракцы. Их лица склонились надо мной. Один тип стряхнул на меня пепел с сигареты. Я жалобно посмотрел на него. Ответом стало то, что он повторил свою шутку.

В помещение вошли новые люди. Меня подняли и усадили обратно на стул. Мне снова завязали глаза. Я надеялся, что свежая команда пришла не за тем, чтобы продолжить работу своих товарищей.

— Как тебя зовут? — на великолепном английском произнес новый голос.

— Энди.

Полностью я себя не назвал. Я собирался растянуть все как можно дольше. Для того чтобы узнать мою фамилию, придется задавать отдельный вопрос. Вся хитрость заключалась в том, чтобы тянуть время, но притом выглядеть совершенно беспомощным.

— Сколько тебе лет, Энди? Когда ты родился?

Отчетливая дикция, владение грамматикой лучше, чем у меня. Едва уловимый легкий ближневосточный акцент.

Я ответил.

— Каково твое вероисповедание?

Согласно условиям Женевской конвенции он не имел права спрашивать об этом. Правильный ответ должен был быть таким: «Я не могу ответить на этот вопрос».

— Англиканская церковь, — сказал я.

Это записано на моих идентификационных бирках, которые в руках иракцев, так что зачем рисковать, отказываясь сообщить информацию, которая уже и так им известна? Я надеялся, что мой ответ убедит их в том, что я из Англии, а не из Тель-Авива, как, судя по всему, была убеждена толпа на улице.

Понятие «англиканская церковь» для этого иракца ничего не значило.

— Ты иудей?

— Нет, я протестант.

— Что такое протестант?

— Христианин. Я христианин.

Для этих людей христианами являются все, за исключением мусульман и иудеев. Под христианством понимаются все — от монахов-траппистов, членов католического Ордена цистерианцев, известного своим строгим уставом, до муннитов. [14] Мунниты — члены религиозной секты Церковь Объединения, основанной южнокорейским проповедником Сан Мюн Муном.

— Нет, Энди, ты иудей. Мы это скоро установим. Кстати, тебе нравится мой английский?

— Да, он очень хороший.

Я не собирался спорить. По мне, ублюдок говорил по-английски лучше ведущей Би-би-си Кейт Эди.

Уронив голову, я принялся раскачивать ею из стороны в сторону, изображая полное отчаяние. Говорил я, делая долгие паузы, словно собираясь с мыслями. Я шепелявил, играя на травмах, пытаясь потянуть время.

— Разумеется, я хорошо владею английским, — заявил иракец, наклоняясь прямо ко мне. — Я работал в Лондоне. За кого ты меня принимаешь — за идиота? Мы не идиоты.

Первые вопросы он задавал, находясь шагах в десяти от меня, вероятно, сидя за столом. Но затем он встал и принялся расхаживать взад и вперед, пустившись в многословные рассуждения относительно мудрого и великого иракского народа и того, каким ужасно цивилизованным он является. Затем он перешел на крик. Мне в лицо попали брызги слюны, пахнущие табаком и дешевым одеколоном. Под его стремительным и резким словесным натиском я поежился и стиснул зубы. Мне нужно было во что бы то ни стало следить за своей реакцией; я не хотел показать, что на самом деле мое состояние гораздо лучше, чем это выглядело со стороны. Не вызывало сомнений, что все эти люди заведены.

— Мы являемся передовой нацией, — продолжал разглагольствовать офицер. — И вашей стране вскоре предстоит это выяснить.

Я чувствовал себя выслушивающим нагоняй ребенком, который под криками прячет лицо, а тело его начинает бить дрожь.

Когда иракец упомянул Лондон, я подумал, что дело принимает хороший оборот, и теперь мы будем говорить о Лондоне.

— Я люблю Лондон, — сказал я. — Я очень хочу туда вернуться. Я не хочу оставаться здесь. Я не знаю, что я здесь делаю. Я простой солдат.

Мы снова прошли через «большую четверку». Мысленно я пытался забежать вперед и сравнить то, что мне предстоит сказать, с тем, о чем я уже говорил. Я слышал, как усиленно скрипели ручки. Казалось, совсем близко. Зашуршала бумага, зашаркали шаги.

Тот, кто меня допрашивал, отошел и сел. Его голос стал утешительным и вкрадчивым.

— Я знаю, что ты простой солдат, — заговорил он. — Я сам тоже солдат. Так что давай сделаем все цивилизованно. Мы — цивилизованная нация. Энди, нам нужно кое-что выяснить. Ответь на наши вопросы. Ты лишь орудие. Тебя бессовестно использовали.

Не вызывало сомнений, что будет дальше. Моя задача теперь заключалась в том, чтобы убедить иракцев, что их методы дают результаты.

— Так точно, сэр, — сказал я. — Я совершенно сбит с толку. Я очень хочу вам помочь. Я не знаю, что происходит. Меня беспокоит судьба моего товарища, который остался на улице.

— Что ж, в таком случае скажи, в какой части ты служишь. Просто отвечай на мои вопросы, и тебе больше не придется терпеть боль. Зачем ты навлекаешь на себя все это?

— Извините, сэр, на этот вопрос я ответить не могу.

Все началось сначала.

Когда в помещение вошли новые люди, один из них, судя по всему, неслышно расположился у меня за спиной. Не успел я отказаться отвечать, как он, вероятно, получив условный сигнал, со всей силы врезал мне по голове прикладом автомата. Я тотчас же растянулся на линолеуме.

В детстве, дерясь в школе, я заранее внутренне настраивался на бой и был готов к ударам. Поэтому, когда я их получал, они оказывались не такими болезненными. Однако если удар неожиданный, боль бывает невыносимой. Вот и сейчас удар прикладом оказался просто жутким. Я отправился в другой мир, и хотя боль была страшная, это оказалось довольно милое местечко.

Лежа на полу, я вдруг обратил внимание на то, что мое дыхание стало поверхностным, что сердце качает кровь очень медленно. Замедлилось все вокруг. Я чувствовал, как постепенно угасаю. Я не мог сглотнуть. Все вокруг было, как в тумане.

Я получил еще один удар прикладом. У меня перед глазами взорвались пузырьки яркого света. Затем наступила темнота.