Энди Макнаб - Браво-Два-Ноль

Нас обучали быть готовыми к этому, и, к счастью, в полку все постоянно издеваются друг над другом. Повседневная жизнь вращается вокруг личных оскорблений. И все же мне приходилось вести упорный поединок.

Если человек физически и психически истощен, у него не хватает сил даже просто на то, чтобы понимать, что ему говорят, не говоря о том, чтобы реагировать на это. Блеф долго не продержится, если пленник хотя бы моргнет, когда следователь посмеется над размером его члена или спросит, в какой позе больше всего любит трахаться его жена. Надо изо всех сил биться над эффектом полного истощения, показывать, что тебе все равно, что тебя больше ничего не волнует, что ты выложил все, что знал, и теперь можешь думать только о том, как бы поскорее вернуться домой. Единственный небольшой плюс заключался в том, что для иракцев даже старший сержант — это никто. В их армии всем заправляют офицеры. Простые солдаты остаются лишь послушными винтиками сложной машины. В мои мысли следователь не проникает и никогда не сможет проникнуть; так что мне нужно лишь напоминать ему, что я просто полный безмозглый тупица, на которого не стоит тратить силы.

Я спросил, нельзя ли снять повязку с глаз и наручники.

— Я не могу связно думать, — сказал я. — Руки у меня онемели и с глазами проблемы. У меня болит голова.

— Все это делается ради твоей же безопасности, — объяснил Голос.

— Разумеется, сэр, я все понимаю. Простите за то, что спросил.

На самом деле это делалось ради их безопасности. Иракцы не хотели, чтобы я смог когда-либо их опознать.

— Я пытаюсь помочь, — продолжал я, — но я простой сержант. Я ничего не знаю, я ничего не сделал и мне ничего не хочется делать. Если бы я что-нибудь знал, я бы все вам сказал. Я не хочу быть здесь. Меня сюда послало правительство. Я просто летел на вертолете, я даже не знал, что мы приземлились на вашей территории.

— Все это я понимаю, Энди. Однако ты должен сознавать, что нам необходимо кое-что прояснить. И для того, чтобы мы помогли тебе, ты должен помочь нам, как мы уже говорили. Ты это понимаешь?

— Да, я все понимаю. Я очень сожалею, но я рассказал вам все, что знал.

Эта игра продолжалась с час. Велась она очень тактично, я не мог ни на что пожаловаться. Однако чувствовалось: все понимают, что я бессовестно лгу. Проблемы создавал себе я сам, когда, не в силах думать на два хода вперед, начинал себе противоречить.

Такое случилось пару раз.

— Энди, ты нам лжешь?

— Я сбит с толку. Вы не даете мне время подумать. У меня в мыслях только то, как вернуться домой живым. Я не хочу оставаться на этой войне, мне страшно, очень страшно.

— Я дам тебе время подумать, Энди, но ты должен думать отчетливо, потому что мы не сможем тебе помочь, если ты не поможешь нам.

Затем Голос начал говорить о моей семье, о моем образовании.

— У тебя есть научная степень?

Научная степень? Да у меня не было даже аттестата зрелости.

— Нет, у меня нет никакого образования. Вот почему я пошел в армию. При миссис Тэтчер в Англии без образования ничего не добьешься. Я простой трудяга из самых низов. Мне пришлось пойти в армию, потому что больше я ничего не умею. Англия — страна очень дорогая, у нас много разных налогов. Если бы я не пошел в армию, я умер бы с голоду.

— У тебя есть братья и сестры?

— Нет, ни братьев, ни сестер. Я единственный ребенок в семье.

— Нам нужен адрес твоих родителей, чтобы можно было отправить им известие о том, что ты жив. Наверное, они сейчас очень о тебе беспокоятся, Энди. Тебе надо передать им послание, чтобы хоть как-то успокоить. Здесь мы можем тебе помочь. Мы готовы помогать тебе, но только и ты должен нам помочь. Так что назови адрес своих родителей, мы отправим им письмо.

Я объяснил, что мой отец умер от проблем с сердцем, а моя мать уехала из страны и теперь живет где-то в Америке. Я не виделся с ней уже несколько лет. Так что родных у меня нет.

— Несомненно, у тебя в Англии остались друзья, которым нужно сообщить, что ты здесь?

— Я одинокий человек. Вот почему я пошел в армию. У меня нет ни друзей, ни родственников.

Я понимал, что следователь мне не верит, но это было лучше, чем категорический отказ. Конечный результат будет тем же самым, но по крайней мере на пути к нему я избегу побоев.

— Энди, как ты думаешь, зачем сюда пришли армии западных стран?

— Точно не могу сказать. Буш говорит, что ему нужна кувейтская нефть, а Великобритания просто пошла у него на поводу. По сути дела, мы слуги Буша, а я слуга Джона Мейджора, нашего нового премьер-министра. На самом деле я не понимаю эту войну. Я знаю только то, что меня направили сюда как санитара. Война меня не интересует, я не хотел отправляться на войну. Меня просто притащили сюда, чтобы выполнять всю грязную работу. Тэтчер и Мейджор сейчас сидят у себя дома и пьют джин с тоником, а Буш совершает пробежки вокруг Кэмп-Дэвида, а я вот здесь, влип в то, в чем ничего не смыслю. Пожалуйста, поверьте мне — я не хочу быть здесь, и я стараюсь вам помочь.

— Что ж, Энди, это мы выясним очень скоро, — сказал Голос. — А пока что ты свободен.

Ребята, стоявшие у меня за спиной, подхватили меня и потащили прочь, согнутого пополам. Мне не удавалось переставлять ноги так быстро, и они волокли меня всю дорогу по коридору, по дорожке, вниз по лестнице, по брусчатке и обратно в камеру. Меня усадили в угол, в той же самой мучительно неудобной позе.

Когда дверь с грохотом захлопнулась, я облегченно вздохнул. Я начал разбираться в том, что произошло.

Через две минуты дверь с грохотом распахнулась, и в камеру вошел охранник. Он снял мне с глаз повязку, но я продолжал держать голову опущенной. Меньше всего мне сейчас хотелось новых побоев. Охранник тотчас же вышел, и я впервые смог оглядеться вокруг.

Пол был бетонный — отвратительный, растрескавшийся, щербатый и очень сырой. Справа от двери имелось окошко, маленькое и узкое. Подняв взгляд, я увидел под потолком большой крюк. У меня учащенно забилось сердце. Я представил себе, что очень скоро буду висеть на этом крюке.

Стены, когда-то выкрашенные в кремовый цвет, теперь были покрыты слоем грязи. Все поверхности были исцарапаны арабскими письменами. Я увидел пару нацистских свастик, а на одной стене был нарисован взлетающий в небо голубь, размером со стандартный лист писчей бумаги. У птицы были скованы цепью лапки, а под ней, по-английски среди арабской вязи, были начертаны слова: «Счастье мое, мальчик мой Джозеф, увижу ли я тебя когда-нибудь?» Рисунок был очень красивый. Мне захотелось узнать, кто его нарисовал и что случилось с этим человеком. Быть может, этот рисунок стал последним, что он сделал в своей жизни? И тех, кто сюда попадает, ждет смерть?

На стенах темнели два огромных кровавых пятна — две или три пинты крови, высохшей на штукатурке. Под одним из них валялся кусок картона. Я какое-то время смотрел на него, затем, ерзая на заднице, переместился поближе, чтобы можно было прочитать то, что на нем написано. Кусок был оторван от коробки с пакетиками с растворимым тонизирующим напитком. Упаковка провозглашала, какое удовольствие пить этот напиток, придающий бодрость и жизненные силы. Читая дальше, я вдруг испытал потрясение, от которого у меня подпрыгнуло сердце. Напиток был изготовлен в Брентфорде, графство Мидлсекс. Из этого города была родом мать Кэти. Я его довольно хорошо знал, я даже знал, где находится этот завод. И там по-прежнему живет Кэти. При мысли о ней я испытал бесконечное отчаяние. Как долго мне придется пробыть здесь? До конца войны? Или до тех пор, пока со мной не будет покончено? Неужели мне суждено стать еще одной жертвой зверских пыток?