Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия

— Александр Григорьевич, а вы оформите-ка по ее показаниям протокол, — попросил Порфирий Петрович не без умысла: мол, поделом тебе, буквоед.

— Как! Прямо-таки протокол?

— Ну да, протокол. Я его рассмотрю со всей тщательностью после встречи с Никодимом Фомичом. Если эта особа пожелает ждать, что ж, воля ее. Я бы, однако, рекомендовал ей явиться завтра.

— Но помилуйте, Порфирий Петрович, при всем уважении к вам… — заерзал чиновник. — Какой же протокол можно составить со слов, — мелькнув глазами на страдальческую мину жалобщицы, он тут же отвел взгляд и перешел на боязливый полушепот, — эдакой вот мегеры?

— Ничего, уж вы расстарайтесь. Я уверен, выйдет великолепно.

— Да-с, сведений здесь, прямо скажем, не густо, — суперинтендант Никодим Фомич Максимов кинул записку на стол. Откинувшись в кресле, он сцепил за затылком ладони и уставился в высокий потолок своего кабинета, явно наслаждаясь габаритами помещения, которым ему позволяла владеть занимаемая должность. Отдельные недостатки этого великолепия он привычно не замечал: то, что краска местами начинала уже облезать, и пятна сырости возле окна, и трещины в штукатурке. На секунду губы у него сложились в ироничную ухмылку, словно от случайно пришедшей в голову остроумной мысли. Человек он был видный, душа общества. И оба эти свойства на нем неизбежно сказывались: он сам себе внушил, что уже одним своим присутствием способен благотворно воздействовать на окружающих. («Уж не чревато ли это, часом, опрометчивостью решений?» — думал иной раз на этот счет Порфирий Петрович.) Иногда казалось, что превыше всего в жизни Никодим Фомич ценит легкость и непринужденность.

— Ну так вот-с, я думаю, а не уловка ли это?

— Вполне может статься, что и уловка, — не стал спорить Порфирий Петрович. По новому уложению полномочия позволяли ему привлекать полицию к любому вопросу, целесообразному для ведения следствия. Но как раз в данном случае вопрос был достаточно деликатным. Досмотр за расследованием индивидуальных дел переложили с полицейского департамента на вновь созданное следственное управление лишь пару лет назад. Сам Порфирий Петрович неохотному подчинению своих коллег-полицейских предпочитал добровольное, внешне необременительное для них содействие. Кроме того, он знал, что лучший способ влиять на начальство — это соглашаться с ним.

— Я просто счел своим долгом показать эту записку вам, — сказал он, собираясь спрятать конверт в папку.

— А что, если не уловка? — тут же переспросил Никодим Фомич.

Он проворным жестом выхватил записку, не дав папке захлопнуться.

— Что, если за этим и вправду стоит это самое «Убийство в Петровском парке»? — Он с язвительной интонацией перечитал записку вслух, после чего еще на раз с обеих сторон оглядел бумажный лист. Но сколько ни верти, там значились лишь скупых четыре слова.

— Хоть бы уж подпись была, и то какая ни на есть достоверность, — раздраженно бросил он.

— Если это подвох, значит, кто-то за ним стоит, — осмотрительно предположил Порфирий Петрович.

— Да уж разумеется, и уж он-то подписывать бумагу не стал бы.

— Так что, получается, действительно уловка, — подытожил Порфирий Петрович, тем самым как бы снимая вопрос.

— Не обязательно, — заупрямился Никодим Фомич, с неудовольствием ловя себя на том, что фактически оспаривает свой первоначальный вывод. — Это мог написать и кто-нибудь, лишь косвенно причастный к преступлению.

Порфирий Петрович взглянул на начальника с подчеркнутым замешательством, будто его самого эта мысль посетила впервые. Суперинтендант нахмурился. Лицедейство коллеги его раздражало; уж он-то знал его достаточно хорошо и не собирался попадаться на крючок.

— Пускай наши орлы из участка этим займутся, — решил он. — Если что-нибудь отыщут, пойдем с этим к прокурору.

— Да, соглашусь. Нет смысла беспокоить Ярослава Николаевича, пока в руках у нас не появится что-нибудь определенное. Тем не менее смею ли я кое о чем попросить?

Никодим Фомич нетерпеливо махнул рукой: дескать, валяйте.

— Вы мне в помощь из соколов своих никого не дадите? Чтоб при обыске понадзирать.

— Опять, стало быть, властолюбивую длань свою простираете?

— Да Господь с вами, Никодим Фомич! Однако записочка-то к вам, в ваш участок поступила.

— Ну и кого вы у меня, стало быть, отнимаете? — хозяйски спросил суперинтендант.

— Да вот, хотя бы поручика Салытова.

— Салытова? Старого нашего вояку? — Никодим Фомич благодушно рассмеялся. — Ну-ну. Что ж, пускай хотя бы часок-другой свежим воздухом подышит. А то пропылился совсем, в кабинетных-то стенах!

Порфирий Петрович вновь всем своим видом изобразил удивление: дескать, как же я сам-то не додумался.

— Только смотрите не переборщите, Порфирий Петрович! — погрозил пальцем Никодим Фомич, заговорщически подмигнув.

— Она все еще здесь, — обидчивым голосом заметил Заметов, в то время как Порфирий Петрович проходил через приемную. Действительно, жалобщица все еще сидела на прежнем месте. — Говорит, вынь ей да положь следственное управление! — Заметов, усмехнувшись, взялся изучать свои ногти.

— Ну-с, а протокол вы составили, как я просил? — осведомился Порфирий Петрович, сам между тем отстраненным взглядом изучая женщину. Манера держаться у нее за это время, судя по всему, не изменилась. Порфирий Петрович был не из тех, кого можно особо разжалобить женскими слезами или сетованиями на жизнь. В слезливости же этой посетительницы было что-то показное, едва ли не наигранное. Некая личина, нацепив которую она уже не могла от нее освободиться. Судя по всему, стоит сейчас доверительным тоном сказать ей что-нибудь вроде: «Полноте, будет вам!», и она тут же встряхнется. Поэтому Порфирий Петрович, чуть накренив голову, попробовал поймать ее взгляд с обезоруживающей улыбкой. Тем не менее в ту секунду, когда их глаза встретились, он буквально физически ощутил нечто тяжелое, зловещее. Причем вовсе не наигранное. От этой женщины исходило некое дыхание недуга, завладевшего ею целиком. И именно он сейчас над ней довлел — настолько, что, возможно, и толкнуло пойти не куда-нибудь, а прямиком в следственное управление.

— Ну что, зачесть показания? — спросил Заметов, пододвигая к себе бумагу.

— Не надо, обойдется.

— А я как раз готов-с!

— Ценю вашу готовность. Тем не менее справлюсь сам, — парировал Порфирий Петрович, беря листы.

Я виновна. Виновны мы все. Но я виновней всех. Мы все виновны во всех мыслимых преступлениях. Нет такого злодеяния, на какое бы мы не решились. Такого, о каком втайне не помышляли. Лишь она одна была невинна. Лишь она без греха. Грех тот был не ее. Он был мой. Я во всем виновата. Грех ее на мне, Екатерине Романовне Лебедевой. Я одна во всем грешна, во всем виновна… — и далее в том же духе.