Борис Терехов - Помойник

— Была нам охота пачкаться, убивать его, — подтвердил Паша. — Нет, беспредел нам на свалке ни к чему.

— Но кто же тогда убил Крохлю?

— Даже не представляю. В ауте. Но позже я этим займусь. Вплотную, — пообещал Генка. — Обязательно кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал. Не беспокойся, все тайное становится явным. Подождем.

— Бомжи укажут тебе на Помойника, — заметил Паша. — У нас всегда так, если что неясно.

— Юля говорит, что Помойника не существует, — вспомнил я слова рыжеволосой продавщицы. — Что это бабушкины россказни.

— Как же, россказни! Юлька сама великая мастерица сочинять, — усмехнулся Кривонос. — Верно, Паша?

— Этого у нее не отнимешь, — кивнул тот.

— Но сейчас у меня другая проблема. Она будет важнее, чем смерть Крохли. Я не знаю, что делать с тобой, Вовочка? — признался Генка.

На данную проблему у Паши имелось собственное мнение. Он попросил жестами своего приятеля встать с канапе и поманил за собой к хибаре Крохли. Там он принялся что-то тихо, но убежденно, говорить ему на ухо. Прикрываясь ладонью, чтобы я не расслышал его слов.

Кривонос иногда утвердительно кивал. Иногда же, резко мотая головой, возражал. Изредка оба они с разным выражением лица — Генка с недоверием, а Паша с лукавой усмешкой — поглядывали в мою сторону.

Наконец, очевидно, придя к соглашению, Кривонос вразвалочку приблизился ко мне и проговорил:

— Ладно, мы пока тебя отпускаем. Гуляй, Вовочка. Кушай мороженое. Пес с тобой, сегодня я добрый. Но не надейся, что я забуду о твоем долге. Память у меня отличная. Ты отдашь мне все до копейки.

— До цента, — уточнил я. — Долг же в долларах.

— Видишь, ты сам все знаешь, — похвалил он меня.

— По случаю похорон Крохли у нас произошла амнистия. Это твое счастье, повезло. Но запомни раз и навсегда, спрятаться тебе от нас нигде не удастся. Мы отыщем тебя на краю света и заставим заплатить, — добавил Паша. Нагнулся и большим складным ножом разрезал веревки, стягивающие запястья за моей спиной.

«Вот черт! Ну и люди! Удавятся из-за денег! Как их только земля носит?! Чтоб им, гадам, провалиться!», — выругался я про себя. Но вслух, естественно, ничего не сказал. Вдруг они еще передумают! Заявят, что я не попадаю под амнистию! Сидеть же дальше под деревом, как бледная поганка, перепутавшая времена года, — было уже свыше моих сил. Терпеть их издевательства и побои — тоже.

Придерживаясь рукой за ствол березы, я кое-как встал на влажную землю, разъехавшуюся под подошвами моих резиновых сапог. Намокшие джинсы липли к замершим ногам. Тело сотрясала крупная дрожь. На ватнике сохранилась всего лишь одна пуговица, болтавшаяся на длинной нитке. Воротник на рубашке был порван и запачкан кровью. В общем, вид я имел сногсшибательный — в прямом смысле этого слова.

Конечно, я не ожидал, что здесь, в пристанище бомжей, меня встретят с распростертыми объятиями. Но попасть в подобный переплет я все-таки не рассчитывал.

— Что загрустил, Вовочка? Гляди на мир веселей! Или ты до сих пор не веришь, что свободен? — поинтересовался Кривонос.

— Почему? Верю, — ответил я.

— На похороны-то пойдешь?

— Генка, не шути. Куда ему сейчас идти на похороны? Его самого запросто могут похоронить вместо Крохли, — усмехнувшись, заметил Паша. — Пускай лучше топает домой. Принимается искать деньги Виктора.

— Правильно. Нечего терять даром время.

Я промолчал. Наклонился и подобрал с земли свою кроличью шапку, втоптанную в грязь. Поколебался и положил ее на пустующее канапе Кастры. Толку теперь от этой шапки не было никакого — ее бы постеснялся носить даже самый непривередливый бомж.

Постоял еще немного и последовал совету Паши — отправился домой. Но не для того, чтобы начать искать дядины деньги. Сейчас мне просто надо было отдохнуть.

Я лежал на постели, прикрытый пледом, со свинцовыми примочками на синяках под глазами. Комнату освещал неяркий умиротворяющий свет уходящего дня. По ней порхали две бабочки. Типа моли. Не жалко — пускай себе порхают. Они мне не мешали.

Самочувствие у меня было, как того теннисного мячика, которым весь сейм отыграла Маша Шарапова.

Я слушал тихую мелодичную музыку, лившуюся из стоящего рядом радиоприемника. Эта музыка была вполне созвучна моему минорному настроению.

Мне не хотелось ни о чем думать. Но в голову упорно лезли самые разнообразные мысли. В первую очередь — о дядином долге. И о том, что никаких денег Кривоносу я не отдам, если даже их найду. Теперь у меня не было сомнений, что эти деньги определенно существовали. Недаром же о них твердили все в поселке. Вот только, интересно, где они находятся?

Еще я думал о сестре Шуре. О том, что она наверняка знала гораздо больше о делах нашего покойного дяди, чем сочла нужным мне рассказать. Поэтому необходимо будет в ближайшее время вызвать ее на откровенный разговор. У меня были вопросы к моей сестре. Например, на какие средства они приобрели садовый участок? Почему так внезапно присмирел ее муж Гера? Почему он ушел с работы? И на что они собираются жить? Ни на одну же Шурину зарплату.

Любопытно было так же, какую роль во всей этой истории играет Паша Свисток? Помимо того, что является дружком Кривоноса. Как расценить странные намеки Генки, отпускаемые в его адрес? Вероятно, роль Паши была значительнее, чем представлялось на первый взгляд.

Мысли о страшной гибели Крохли на полигоне незаметно отошли на второй план. Но, несомненно, его смерть была каким-то образом связана со смертью моего дяди. Следовательно, она напрямую затрагивала и меня.

Оглушительно затрезвонил дверной звонок.

Я предположил, что это вернулась Татьяна. Поспешно вскочил с постели, нащупал ногами шлепанцы, отлепил с синяков под глазами свинцовые примочки и вытер насухо лицо полотенцем. Не хотелось, тут же сразить ее на повал своим внешним видом.

За мною увязалась одна моль. Та, что была смелее.

Но это оказалась не Татьяна. На пороге стоял мой сосед Марек. Одет он был, будто на первомайскую демонстрацию времен брежневского застоя. Не хватало разве только алого революционного банта на лацкане пиджака. И, в качестве дополнительного украшения, транспаранта с портретом кого-нибудь из членов политбюро КПСС.

— Добрый день, Володя! Или скорее — вечер! — с юношеским задором произнес он, проникая в мою прихожую. — Как дела?

— Отлично! Доброе! Будем считать, что утро!

— Извини, наверное, ты спал, а я тебя разбудил!

— Да нет. Я бодр… бодр-ство-вал, — не справился я с первого раза с этим словом и выговорил его по слогам.

Марек быстро шагнул дальше в прихожую, пригнулся и прихлопнул ладонями моль. Бедная-бедная моль! Трагически оборвалась ее и без того короткая жизнь! Погибла, как говорится, в самом расцвете сил!