Борис Терехов - Помойник

— И продолжаешь с ним жить?

— Продолжаю — по привычке. Хоть и бывший, а муж. Но мне трудно с ним.

Я отодвинул ногой подальше от себя утку, лежащую на полу возле кушетки. Из нее нестерпимо пахло закристаллизовавшейся мочой. Что, натурально, мешало плавному течению моих мыслей.

— Почему ж ты, Таня, тогда хочешь забрать свое заявление? — поинтересовался я.

— Да жалко этого дуралея. Он работает в администрации нашего рынка. Работа тяжелая и нервная. Домой иногда возвращается злой как черт. Срывается на мне. В эти минуты я его просто ненавижу.

— Понимаю.

— А знаешь, как он меня ревнует? Жуть! И все на пустом месте. Шут с ним. Говорить еще о нем — больно много чести, — заключила Татьяна, выдержала короткую паузу и сказала: — Слушай, Володя, я бы сейчас с удовольствием чего-нибудь выпила. Хочется забыть обо всей этой истории.

— Как скажешь. У меня заныкана бутылка марочного вина, — бодро ответил я.

В полутемной палате, оторвавшись от телевизора, дед Спиря с явным осуждением, а Коля с хитрым прищуром наблюдали за моими действиями. За тем, как я вынимал из глубин тумбочки бутылку вина. Как мыл в раковине под струей воды два стакана. Как засовывал в карман спортивной куртки апельсин. Как прыскал на себя одеколоном.

— Куда, любопытно, ты снаряжаешься? — не стерпев, спросил дед Спиря.

— Ясно куда — на занятия спортом, — ответил я. — Надеюсь, что еще увидимся.

— А мы — нет, — буркнул мне вслед дед Спиря.

Татьяна терпеливо ждала меня в курилке. Сидела на кушетке и, покусывая нижнюю губу, листала мою книжку. Скорее всего, искала в ней картинки. Напрасно. Картинок в этой книжке не было.

— Прости, что задержался, — извинился я.

— Ерунда, — махнула она рукой.

Я разлил вино по стаканам, и мы быстро, по-воровски, их осушили. Что и говорить, больничная курилка была не самым лучшим местом для распития спиртных напитков. Потом я опасался, что сюда может нагрянуть еще кто-нибудь из больных и попытаться присоединиться к нашей компании. Не знаю, как Татьяне, но лично мне он был не нужен.

— Спасибо, Володя. Мне сразу стало легче, — поблагодарила Татьяна, облизнула красные от вина губы и принялась чистить апельсин.

— Пожалуйста. Я подумал, что твой бывший муж похож на супруга моей сестры. Гера, бывает, тоже иногда начинает буянить, — заметил я, выливая в ее стакан остатки вина.

— В самом деле? Интересно, как в таких случаях поступает твоя сестра?

— Шура отправляется в ближайший скверик читать какой-нибудь роман. Часа через два Гера успокаивается и прибегает к ней просить прощения.

— Мудрая у тебя сестра! Но с моим охламоном этот номер не пройдет. Я пробовать даже не хочу. Я буду сидеть в скверике хоть до посинения, но все равно ничего не высижу. С извинениями он не прибежит, — вздохнув, произнесла Татьяна. — Кстати, где ты собираешься жить? Ты уже решил?

— Решай, не решай, а больше негде, как в квартире дяди. В поселке рядом с городской свалкой. Отступать мне некуда. На прошлой неделе мы с сестрой оформили все документы, — ответил я. Затем, будто невзначай, обнял Татьяну за талию и прикоснулся губами к ее волосам — они пахли цветочным шампунем и почему-то зеленкой. Зеленкой, в особенности.

Она не сопротивлялась и даже, напротив, теснее прижалась ко мне. Впрочем, наверное, не из-за моей мужской неотразимости, а из-за желания досадить своему бывшему мужу и нынешнему сожителю. Досадить ему и впрямь стоило.

— Мне представляется, что это не худший вариант, — негромко проговорила она.

— Да?

— Разумеется.

— Но ты о чем?

— О квартире твоего дяди. А ты о чем?

— Я — не о его квартире. Таня, может быть, нам уединиться? — предложил я. Снегопад, оказывается, влиял не на одни только преступные наклонности человека. Действительно, не могли же наши предки в непогоду без конца присваивать себе чужие каменные топоры да звериные шкуры? Помимо этого, им требовались и иные занятия.

— Что? — переспросила она изменившимся голосом.

— Говорю: может быть, нам уединиться на предмет интимной близости?

Прежде чем ответить, Татьяна посмотрела на меня долгим пристальным взглядом. Сейчас было бы уместно сказать, что я утонул в ее серых бездонных глазах, один из которых был меньше другого по причине распухшего нависающего века. Но этого, увы, не произошло — у меня не поэтическая натура. Но как бы там ни было, мы поцеловались.

— Хорошо, Володя. Но где? — приглушенным голосом спросила она.

И вправду: где? Вероятно, это был третий по значимости извечный русский вопрос. Но в нашей ситуации он вышел на первое место. «Что делать?» — мы с ней знали. «Кто виноват?» или, точнее, «Что виновато?» — в принципе, тоже. Оставался вопрос — «Где?»

Но мне следовало торопиться. Желание Татьяны как возникло, могло точно так же и пропасть.

— Погоди, есть одна идейка, — сказал я.

— Какая?

— Нормальная.

— Только учти, из больницы я никуда не поеду, — потянув меня за рукав, произнесла Татьяна.

— Обещаю, что уезжать нам никуда не понадобится, — заверил я и вышел из курилки.

В центре коридора за столиком, освещенным неяркой лампой, сидела дежурная медсестра Вера. Морща лоб, она разгадывала кроссворд из рекламной газеты.

Я остановился возле нее в униженной позе просителя. Вера была молодой полной девушкой восточного типа, уже умудренной горьким жизненным опытом.

— Что тебе надо, Володя? — спросила она, поднимая на меня утомленный взор.

— Как продвигается процесс разгадывания кроссворда?

— Так себе. Устанешь за день и вечером ничего не соображаешь.

— Как проистекает дежурство? Надеюсь, без происшествий?

— Без происшествий. Что тебе надо-то?

— Понимаешь, Вера, мне захотелось заняться уборкой. Ты не возражаешь?

— Нет. Я не надсмотрщица за тобой. Занимайся, сколько душе твоей угодно.

— Спасибо, прелесть моя, — поблагодарил я. — Но, скажи, что за уборка без швабры и ведра? Без мыла и моющих средств? Недоразумение одно. Поэтому мне необходим ключ от подсобки.

Вера отложила рекламную газету и задумалась, покусывая кончик шариковой ручки.

— Вижу, Володя, что ты уверенно идешь на поправку. С кем же ты собираешься заняться этой… уборкой? — поинтересовалась она.

— Не беспокойся, с одной ходячей больной.

— Ясно, что не с лежачей больной. Зачем той заниматься приборкой, с проникновением в подсобку. Она и без того лежит. Хотя не говори. Я сама, по-моему, знаю.

— Ну, естественно, знаешь. Ошибиться здесь сложно. Выбор кандидатур у нас ограниченный. В общем, дай нам ключ от подсобного помещения.

— Не дам. Мне это строго запрещено. Даже не проси, — решительно ответила она.

— Вера, все больные нашего отделения считают тебя самой красивой медсестрой в Москве. Все удивляются, почему ты до сих пор не участвуешь в конкурсах красоты.