Кристофер Райх - Клуб патриотов

Когда офицеры полиции О'Нилл и Шеперд подходили к дому, чтобы допросить Бернстайна, загремели выстрелы. О'Нилла и Шеперда убили на месте. Вызвали спецназ, и после отказа Бернстайна сдаться дом взяли штурмом.

Вдруг через несколько недель всплыла новость о другом сбежавшем подозреваемом: на пистолете, из которого застрелили О'Нилла и Шеперда, полиция обнаружила отпечатки пальцев кого-то еще. Согласно рапорту, они принадлежали Бобби Стиллман — она же Восходящее Солнце, — известному члену «Свободного общества» и гражданской жене Бернстайна. Ее причастность к взрыву подтверждали свидетельские показания: ее видели в окрестностях строительной площадки, откуда украли динамит.

Но Франсискаса мало интересовали факты, изложенные в газетах. Хотелось выяснить, что накопали сыщики, расследовавшие эти убийства. Вряд ли в прессу могло просочиться что-то дельное.

— Почему ты назвал это дело нераскрытым? — спросил Лопес. — Парня, что убил полицейских, пристрелили тут же, на месте преступления. Его звали Бернстайн. Чокнутый был: называл себя Ману Кью. Я все помню, как сейчас. В него всадили сорок пуль. Еще в «Газете» была фотография.

Франсискас тоже вспомнил ту фотографию: труп напоминал кусок швейцарского сыра. Убийца полицейских ничего лучшего и не заслуживает.

— Видишь ли, был еще один подозреваемый, — произнес он. — Женщина, которой удалось сбежать.

— Нет, такую не помню. И она все еще бегает? — Лопес досадливо поморщился. — И никто за это время ее не поймал? Стыдно. Как зовут-то?

— Бобби Стиллман, и кличек у нее побольше, чем у этого чокнутого.

— Подожди минут пять, ладно? — Лопес прошел вдоль стойки, похлопывая по ней рукой. — Я сейчас принесу дело. Оригинал в Олбани, но у нас есть сокращенный вариант.

Франсискас устроился в кресле в уголке для посетителей. На журнальном столике лежало несколько журналов. Полистав старый «Ньюсуик», он включил телевизор. Показывали «Взгляд». Пятеро теток рассуждали о том, почему они ни с кем не желают спать. Ребята в участке смотрели это шоу каждый день. Не так уж глупо, решил Франсискас, глядя на экран. Полицейским совсем не хочется сидеть уткнувшись в телевизор и снова и снова смотреть сериал «Полиция Нью-Йорка». Этого дерьма им и в жизни хватает.

Через несколько минут он удивленно посмотрел на часы: Лопес что-то долго не возвращается. У Франсискаса были золотые часы «Бьюлова» на ремешке из искусственной крокодиловой кожи — их ему подарили на тридцать лет службы. На циферблате — эмблема Департамента нью-йоркской полиции. Франсискас постучал пальцем по стеклу, словно проверяя, идут ли они. Однажды он подсчитал, что провел в ожидании, находясь на наблюдательном посту, более двух тысяч часов.

Как будто только вчера он выпустился из Академии и получил свое первое назначение в отряд тактического реагирования — подавлять беспорядки, усмирять демонстрантов, сидячие забастовки и все такое. Шел 1969 год, и мир сходил с ума — Вьетнам, эмансипация, сексуальная революция. Все кричали: «Наркотики, секс — бери от жизни все и отваливай!» Молодые люди мечтали стать кем угодно, но только не разгоняющим демонстрации монстром в синей форме. Но Франсискас пошел в полицию и так с тех пор в ней и остался. Без вопросов. Без жалоб. И всегда считал эту службу большой для себя честью.

Второй раз за последний час его щеки горели, и волна жара снова прилила к затылку. Он посмотрел на экран, чтобы успокоиться, но лицо Барбары Уолтерс так расплылось перед глазами, что даже очередная подтяжка тут бы не помогла. Франсискас отвел взгляд и потер переносицу. Второй раз за день у него что-то творится со зрением. Да что же с ним происходит? Выудив из кармана носовой платок, он высморкался.

Откуда-то из-за стеллажей до него донеслись возбужденные голоса, явно о чем-то спорящие, и через минуту показался Мэтти Лопес.

— Ума не приложу, каким образом, но дело исчезло, — произнес он.

Франсискас поднялся и подошел к стойке.

— Может, почитать взяли?

— Нет, старина, если я говорю «исчезло», значит, исчезло. Представляешь, его выдрали из обложки! Короче, украли. Я позвонил в Олбани. Там то же самое. Исчезло. И никаких следов. Вообще ничего.

— И когда это произошло?

— Понятия не имею. И никто не знает. Просто взяло и исчезло. Ты уверен, что все мне рассказал?

— Как на духу. — Франсискас вспомнил, что любое дело, открытое или закрытое, которое находилось или находится в производстве у конкретного детектива, всегда регистрируется в центральном компьютере. — А на кого оно зарегистрировано?

— Давай посмотрим. — Лопес открыл проход и махнул Франсискасу следовать за ним. — Идем. Ну, ты прикинь? Мне даже не по себе стало. Это ж мое хозяйство: без моего ведома архивных дел вообще никто не касается!

Франсискас пошел за ним мимо стеллажей, до потолка забитых папками. Когда-нибудь их все переведут в электронный вид, но этот день наступит еще не скоро. В дальней части архива стоял длинный стол с пятью компьютерами, на стене висела приклеенная скотчем инструкция, как ими пользоваться. Лопес сел на стул и махнул Франсискасу устраиваться рядом. Сверившись с клочком бумаги, он набрал номер нужного дела.

— Теодор Ковач, — прочитал Лопес, когда информация появилась на дисплее. — Умер в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Через три месяца после взрыва бомбы.

— А сколько ему было?

— Тридцать один год.

— Больно молодой. При каких обстоятельствах?

— При особых.

Франсискас и Лопес обменялись понимающими взглядами. Эта официальная формулировка применялась в случае самоубийства. На жаргоне полицейских Теодор Ковач «съел свой пистолет».

— Господи! — пробормотал Франсискас. — А чья вторая подпись?

Это тоже было правило: дело подписывают два детектива.

— Ничья. Только Ковача. — Лопес указал на дисплей компьютера, чтобы Франсискас посмотрел сам.

— Не может быть! — возразил Франсискас, придвинувшись ближе. — Как это — дело без второй подписи? Или ты хочешь сказать, что кто-то забрался в компьютер и стер ее тоже?

На этот раз у Мэтью Лопеса ответа не нашлось. Он только пожал плечами, серьезно посмотрев на Франсискаса.

— Похоже, дело-то еще не закрыто.

Ги де Вальмон шел по коридору своей знаменитой небрежной покачивающейся походкой — одна рука в кармане, другая готова в любой момент взлететь в приветствии или откинуть со лба непослушный локон. Он был высок и худощав, и в пуловере его фигура казалась костистой и угловатой. Чудо, совершенное в мужском ателье на лондонской Савил-роу, в сочетании с широкими от природы (но костлявыми) плечами, неожиданно придавало ему элегантность английского джентльмена. А для де Вальмона это было самое главное.