Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

Я долго стоял на остановке, но так и не дождался автобуса. Хотел взять такси, но в кармане шуршали только зеленые. Рассчитываться ими с мастером я побоялся… Не хватало мне только ограбления… Я совсем ослаб. Последние деньги у меня можно отнять, как у малого ребенка…

Я пошел пешком через Каменноостровский мост. С моста хотел глянуть на дачу Суслика, напротив сверкающей огнями новой бензоколонки, но из-за деревьев дачи было не видно. С залива дул холодный ветер. Я засунул руки в карманы брюк, а в нагрудном кармане рубахи зашуршала Колина записка об американском проекте, которую я так и не передал генералу.

Уже на том берегу я задумался — а что бы я захотел увидеть с помощью «изделия ЗК»?

И остановился как вкопанный, когда понял, что я хотел бы увидеть… Исповедь Пушкина перед смертью!

Говорят, священник Конюшенной церкви, участник Бородинского сражения, приняв его исповедь, заплакал, а выйдя от него, сказал: «Он умирает как воин…»

Что же Пушкин ему рассказал? Почему священник назвал его воином? Ведь погиб-то Пушкин на банальной, нелепой дуэли из-за «семейной драмы», как все считают?…

В его исповеди — ответ на все вопросы! Ее бы подсмотреть!

Но… Он же не перед священником исповедовался. Священник только помогал ему в этом, посредничал… Пушкин с Богом разговаривал… Как воин…

Можно ли сегодня подслушать то, в чем Пушкин только Богу решился признаться?! Кто на это имеет право?!

Но Колю-то отпустили… Коля теперь «гражданин кантона Ури»… И его «изделие», вмонтированное в старинную раму, уже погрузили, наверное, в контейнер вместе с гарнитуром барона Геккерна!

Кто им теперь помешает увидеть самое сокровенное, о чем имеет право знать только Он?… Я побежал.

Я остановился, запыхавшись, уже на набережной Карповки… Куда и зачем я бежал — я не знал. Мне стало плохо…

На совершенно пустом проспекте было светло, как днем. Мимо, шурша, проносились редкие машины. Я попытался какую-нибудь остановить… Меня объезжали, как пьяного… Где-то далеко впереди, у Кировского моста наверное, горели красные огоньки стоп— сигналов… Я понял, что мост уже развели. До утра мне домой не попасть…

Справа в бледном небе сверкнули кресты Иоанновского монастыря, и я пошел на них, сам не знаю почему…

Шел-шел-шел, успокаивая дыхание, свернул налево, перешел мостик и оказался перед большими, ярко освещенными окнами. В стекла с той стороны бился, как огромный навозный жук, ритм ударных. Я заглянул в окно. Ресторан был почти пуст. За стойкой в ритм ударных качала плечами молоденькая барменша. Я отошел, чтобы посмотреть название заведения. Оно меня успокоило. Заведение называлось «Зурбаган». Ни больше ни меньше. И я вошел туда как к знакомым.

Мне там сразу понравилось. В динамиках звучало родное с детства. Но исполнение было настырное, современное.

Я улыбнулся и вразвалку подошел к стойке.

— Девушка, вы баксы не разменяете?

Качая плечами, барменша ответила мне одними бровями: «Какие проблемы?»

Я огляделся. На меня никто не обращал внимания. Да и занято было всего три столика. Я протянул барменше зеленую бумажку. Она открыла кассу, на свет посмотрела купюру.

— Что пить будем?

Это она предложила. Я об этом даже не думал. Но тут решился:

— Водки. Сто пятьдесят. И закусить.

Качая плечами в такт, она налила водку, качая плечами, отсчитала мне сдачу и отвернулась в пустоту. Выглядел я, наверное, ужасно. Я засунул сдачу в задний карман, устроился у бара на высокой табуретке и стал подпевать про себя:

И вдруг я увидел его!

Они сидели в самом углу. Молодой в черной майке спиной ко мне, а он лицом к выходу. Я долго смотрел на него, пока он не повернул ко мне свое бледное печальное лицо. Поглядел и спокойно отвернулся, будто меня не узнал. Я выпил полдозы, закусил бутербродом. Он не хотел меня узнавать… Тогда я взял со стойки стакан и пошел к ним сам. Я подошел к их столу и спросил:

— Можно?

Они переглянулись, молодой хотел послать меня, но он пожал плечами и кивнул мне на пустой стул. На соседнем стуле лежала черная ковбойская шляпа, надетая на красный мотоциклетный шлем. Я поставил стакан и сел.

Они молча курили, а я смотрел на его печальное лицо. Он повернулся ко мне и вопросительно приподнял брови. Я спросил его:

— За что ты хочешь меня убить?

Он долго смотрел на меня, а потом сказал:

— Сейчас я расскажу тебе анекдот.

— Давай, — согласился я.

И он рассказал:

— Давным-давно жил старый еврей. Очень набожный еврей. Днями и ночами он молился Богу. Но дела у него шли скверно. Сначала прогорела его лавочка, потом умерла его любимая коза, потом сгорел его дом. Старый еврей упал на колени и взмолился: «Господи, за что?! Что я тебе сделал?!» И Бог ему ответил из облака: «Ну не нравишься ты мне, Мойша! Не нравишься!»

Я улыбнулся и сказал:

— Ты мне тоже. Очень не нравишься.

Молодой опять дернулся, но он остановил его рукой и встал.

— Ты куда? — удивился я.

— А что? — наклонился он ко мне.

— Убей меня здесь. Убей сразу.

Он улыбнулся мне одними губами.

— Пошел ты на х…

Молодой взял со стула шлем, дал ему черную шляпу, и они пошли к выходу. Я вышел за ними. Стоя на ступенях ресторанного крыльца, я смотрел, как молодой заводил шикарный мотоцикл с гнутым, как оленьи рога, никелированным рулем. Он сел за молодым, обхватил его левой рукой, повернулся ко мне и крикнул, перекрывая двигатель:

— Все только начинается!

Я крикнул им вдогонку:

— Это начало вашего конца!

Красный огонек мотоцикла был уже далеко. И вдруг мне показалось, что я узнал его. Я окликнул его по имени. Кажется, он меня не услышал…

На площади Льва Толстого я поймал такси. И через еще не разведенный мост Александра Невского кругом доехал до Таврического сада.

Лето царило в городе только днем, ночами еще хозяйничала весна. В легкой рубашке «сафари» меня поколачивало.

Я подошел к дому Константина. Я ни на что не надеялся. Но домой мне ехать было нельзя. Все окна в доме были темными. В одном, приоткрытом, на третьем этаже, горел свет. Я встал под окном, свистнул и крикнул на всякий случай:

— Костя!

Я знал, что в этом музее-квартире он не бывает. Крикнул, потому что замерз и идти мне было некуда. В окне появилась тень. Я крикнул еще раз:

— Костя!

На мое счастье, это был он. Он сказал спокойно (потому что можно было и не кричать — ночью и так все слышно):

— Я не хочу тебя видеть.

— Почему?

— Где ты должен быть сейчас?