Кен Бруен - Стражи

Глубоко вздохнул и вошел. Полицейский, лет двадцати от роду, спросил:

— Да, сэр?

«Господи, как же я постарел», — подумал я.

— Я бы хотел повидать мистера Кленси. Не знаю, в каком он сейчас звании.

Глаза мальчишки вылезли из орбит.

— Старшего полицейского инспектора? — спросил он.

— Наверное.

Он посмотрел на меня с подозрением:

— Вам назначено?

— Скажи ему, Джек Тейлор пришел.

Он подумал и заявил:

— Я проверю. Ждите здесь.

Я послушался.

Почитайте доску объявлений. Может показаться, что полиция — этакое теплое местечко. Я-то знал, что это не так

Сопляк вернулся:

— Старший инспектор примет вас в комнате для допросов. Я вас провожу.

Что он и сделал.

Комната была окрашена в ярко-желтый цвет. Единственный стол, два стула. Я сел на тот, где обычно сидит подозреваемый. Подумал, не снять ли пальто, но решил, что тогда они отнимут его. Не стал раздеваться.

Открылась дверь, и вошел Кленси. Совсем не тот зверюга, как я его помнил. Он, как говорится, набрал вес. Правильнее будет сказать, растолстел. Что, вне сомнения, больше к лицу старшему инспектору. Лицо красное, щеки обвисли.

— Это надо же! — удивился он.

Я встал и сказал:

— Старший инспектор.

Ему понравилось. Он предложил мне сесть.

Я сел.

Мы не торопились, приглядывались, оценивали друг друга. Обоим не понравилось то, что мы видели.

Он спросил:

— Чем могу тебе помочь, парень?

— Всего лишь капелькой информации.

— Вот как…

Я рассказал ему о девушке, о просьбе матери.

Он сообщил:

— До меня дошло, что ты стал кем-то вроде частного сыщика.

Я не стал отвечать, лишь кивнул.

— Я ожидал от тебя большего, Джек.

— Больше чего?

— Больше, чем обирать убитую горем женщину.

Слышать это было больно — уж слишком похоже на правду. Он пожал плечами и добавил:

— Я помню дело. Самоубийство.

Я рассказал о телефонном звонке.

Он с отвращением вздохнул:

— Может, ты сам и позвонил?..

Я сделал последнюю попытку:

— Могу я посмотреть досье?

— Ты что, совсем спятил?.. Пойди протрезвей…

— Это означает «нет»?

Он встал, открыл дверь, и я попытался придумать какую-нибудь блестящую реплику на выход. Ничего не придумалось. Пока я ждал, что меня выведут, он сказал:

— И не мешайся под ногами, Джек.

— Уже не мешаюсь.

Я направился в пивную «У Грогана». Утешал себя тем, что пальто не отобрали. Шон стоял за стойкой.

— Кто съел твой пирожок? — спросил он.

— Да пошел ты…

Я ринулся к своему обычному столику и плюхнулся на стул. Немного погодя Шон принес мне виски.

— Судя по всему, ты все еще пьешь, — заметил он.

— Я работал… Понял?

— По тому делу?

— По какому же еще?

— Да поможет Бог этой бедной женщине.

Потом, когда я уже набрал скорость в смысле выпивки, я сказал Шону:

— Извини, я сегодня слегка расчувствовался.

— Слегка?

— Давление. Не переношу, когда на меня давят.

Он перекрестился:

— Слава богу. И больше ничего?

Когда частному детективу удается раскрыть преступление?

Никогда!

Некоторые люди живут так, будто вся их жизнь — сплошное кино. Саттон жил так, будто его жизнь — плохое кино.

Говорят, разница между одним другом и отсутствием друзей — бесконечность. Я с этим согласен. И с тем, что нельзя назвать неудачником человека, у которого есть друг. Вынужден с этим согласиться.

Саттон — мой друг. Когда я еще только начинал служить в полиции, меня послали на границу. Нудное задание, бесконечные дожди. Мечтаешь о хорошей выпивке. Но тебе дают только холодные сосиски и чипсы в какой-то хижине.

Отдохнуть можно было только в пивной.

Я пил в заведении, названном «На границе» человеком, у которого было богатое воображение. Когда я там впервые появился, бармен сказал:

— Ты легавый.

Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.

— Я — Саттон, — сказал он.

Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.

— Почему ты в полиции? — спросил он.

— Чтобы позлить отца.

— А, ненавидишь старика?

— Нет, я его люблю.

— Ты просто запутался, да?

— Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.

— Стал?

— Нет.

— Ну тогда можешь собирать вещички.

— Да теперь мне вроде понравилось.

Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:

— Что мне там понадобится?

— Армалитка.

Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:

— Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?

— Может быть.

— И еще. Молчи.

— Почему?

— Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.

— Так как я приглашу девушку? Суну записку?

— Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.

— Я могу показать им свою дубинку.

Вечер превратился в сущий кошмар.

Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.

— Они тут все по парам, — сказал я Саттону.

— Естественно, это же север, здесь не перебдишь.

— Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.

— И лишились бы общества.

Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб — больше, чем в армии.

Любой армии.

Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.

Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».

На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:

— Ну и дела.

Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.

Я спросил:

— Как ты думаешь, что это было?

— Ничего хорошего.

— Значит…

— Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?

То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.

Саттон переехал в Голуэй.

Я спросил:

— Ты меня преследуешь?

— А как же!

Он решил, что станет художником.

— Какой из такого засранца художник, — сказал я.

Но у него был талант. Не знаю, что больше — ревновал я или завидовал. Скорее всего — и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.

О чем ему и сообщил.

Он засмеялся:

— Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.