Борис Шпилев - Бандитский век короток

— Не будет.

— Что «не будет»? — Майор непонимающе поднял глаза на дежурного, перевёл взгляд на кавказца. — Кто сказал: «Не будет»?

— Я, — произнёс кавказец без акцента, на чистом русском языке. — Не будет хорошо! Если срочно не сделать ей укол, она может умереть, а лекарство и шприц забрал этот… — Али кивнул на застывшего в дверях изваянием лейтенанта.

— О, заговорил! — обрадовался лейтенант, но тут же съежился, посмотрел испуганно на Рулева и неслышно испарился, растаял в спёртом воздухе камеры.

Через секунду он материализовался вновь, держа в руках пузырек с маслянистой, янтарной жидкостью и упаковку с одноразовыми шприцами.

— Я думал, может, наркотик, — испуганно пробормотал он…

Майор торопливо разорвал обертку, проткнул иглой резиновую крышечку флакона, потянул поршень, на'бирая тягучую желтизну, и заколебался, остро, пристально посмотрев дагестанцу в глаза.

Видимо, разглядел что-то Рулев в этих глазах, цвета грязного весеннего льда, поэтому, не колеблясь, протянул дагестанцу шприц:

— Коли!

Через минуту Ольга спала на жесткой казенной кушетке, по-детски посапывая, положив голову на свернутый лейтенантский китель. На её щеки вернулся слабый румянец.

— Мне нужно позвонить, — подал голос Али.

— Что тебе нужно, так это медицинская помощь, — ответил Рулев и попросил дежурного вызвать «Скорую».

Дагестанец взглянул на окровавленный рукав пиджака и упрямо мотнул головой:

— Ерунда. Царапина. Мне нужно позвонить, майор. Как арестованный, имею право.

— Ты не арестованный, а задержанный «до выяснения…», — тут же возник лейтенант. — Так что никаких звонков! Я правильно говорю, Виктор Михеевич?

«Правильно-то, правильно…» — подумал Рулев, еще раз заглянул кавказцу в глаза и вновь обжегся о неистово бьющееся в них холодное пламя.

Пожав плечами, майор кивнул в сторону телефона. Дагестанец, отвернувшись, быстро набрал номер и гортанно затараторил в трубку:

— Э-э, ты это брось, ты по-русски говори! — закричал дежурный и вырвал трубку из рук Али.

Тот беспрекословно отдал, опустился на стул и замер, словно выключенная до поры до времени боевая машина.

Рулев похлопал по карманам плаща и, ничего там не обнаружив, досадливо обернулся к лейтенанту:

— Сигареты есть?

— «Ява», товарищ майор! — виновато улыбнулся дежурный. Глазки его бегали и косили, избегая прямого взгляда майора.

Глядя на его плутовскую рожу, Рулев вдруг ясно понял, что оставлять в камере Ольгу и кавказца никак нельзя.

Майор не тешил себя иллюзиями, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что три четверти его людей были прямо или косвенно связаны с бандитами.

Прикурив от услужливо протянутой дежурным зажигалки, Виктор Михеевич вышел на улицу, в темную промозглую ночь. Затягиваясь неприятным, вонючим дымом — сам он курил «Кэмел», — Рулев думал.

Неприятные мысли стаей обожравшихся дерьма мух лениво роились в его усталой голове, жалили ледяными иглами страха и отчаяния.

Мысль первая… — Ольга. Что с нею делать, совершенно непонятно. Оставить в отделении — значит отдать Хмуре и его «быкам». Передать Грому? Но где его искать, Алексей сам сейчас бегал в тени, как обложенный загонщиками зверь.

Мысль вторая… — кавказец. Кто он? Друг или враг? Судя по тому, как он заботится об Ольге, — друг. Только чей? Грома или Крота? Или еще какая-то темная сила вступила в дьявольскую игру, имя которой СМЕРТЬ?

Мысль третья… — Гром. Эта мысль, мерзко зудя, словно муха в паутине, билась в темном уголке его сознания:

«З-з-з. — Трехкомнатная квартира в Москве».

«З-з-з. — Служебный «Мерседес» и просторный кабинет в райотделе».

«З-з-з. — Звездочки на погонах. А всего-то и надо поймать Грома, используя Ольгу как приманку».

«З-з-з. — А Грому потом устроить побег. А Ольгу потихоньку переправить из города», — успокаивающе жужжала гаденькая мысль, баюкала майора.

— Что за чёрт?! — встрепенулся майор. Он крепко потёр ладонью пылающее от стыда лицо и, подняв голову, стал ловить ртом косо летящую с темного неба изморось.

— Извини, братуха. Извини, Лёша. Бес попутал, — пробормотал майор и, щелчком отбросив сигарету, достал мобильник, набрал номер, приговаривая: — Ничего, есть ещё порох в пороховницах… И ягоды в ягодицах…

— Але, Саня? Чего делаешь? Спишь?! Ну и что же, что ночь?

— Ну и что, что не твоя смена? Давай собирайся и через полчаса будь в отделении. По дороге заскочи к Ване Крутову, возьми его с собой. Своим скажете, что на недельку едете в командировку. Всё понял? Выполняй!

Отключив телефон, Виктор Михеевич подумал, что со временем, если до того не ссучатся, эти молодые, способные ребята заменят ему Черенков.

Но боже мой! Как же ему не хватало сейчас близнецов с их неторопливой, бульдожьей хваткой. Майор вздохнул и устало выматерился в чёрную, сопливую морду сырой ноябрьской ночи.

Сразу после расстрела кротовской дачи Алексей погнал замызганную бежевую «шестёрку» к расположенному в десяти километрах от города военному аэродрому. В машине он переоделся, купленные накануне шмотки превратили его в нагловатого, но солидного, средних лет дельца.

Гром даже изобразил что-то вроде брюшка, подложив под ремень свернутую рубашку.

Сунув сержантику на проходной несколько долларов, Алексей прошмыгнул на территорию аэродрома и засновал челноком туда-сюда, от прапорщика, к прапорщику, от лейтенанта к лейтенант, у щедро оставляя за собой, тут и там, шуршащий и слепящий, изумрудно-зеленый бумажный след, терпко пахнущий дорогим виски, гаванскими сигарами и атласной женской кожей.

Гром напоминал матерого хищника, метящего новые границы своих владений. Его поиски были недолгими и окончились около старенького вертолета, в грязных внутренностях которого, страшно матерясь, копались пилот и два небритых механика. Их беседа с Громом была недолгой, но оживленной и продуктивной. В результате этой беседы толстая пачка зелени перекочевала из рук Грома в руки пилота, и стороны расстались очень довольные друг другом.

— А вы уверены, что эта штука полетит? — спросил Гром на прощание.

— Ну, дык, ебеныть! — солидным хором ответили небритые.

Довольный проделанной за день работой, Гром вернулся в город уже затемно. Оставив машину на платной стоянке, он подошел к сторожке, чтобы расплатиться, и, словно на невидимую стену, наткнулся на отчаянный взгляд сестры.

Ее нечеткая фотография, отксерокопированная в виде небольшого плаката, была приклеена к воротам стоянки. Под фотографией было написано: «ПРИДИ И ВОЗЬМИ».

— Это что? — равнодушно спросил Гром у охранника, кивнув на плакат.

— Хрен его знает, — пожал плечами здоровенный двадцатилетний акселерат. — Сегодня кротовские бандюки по всему городу развешали.