Борис Шпилев - Бандитский век короток

— Ладно, заглохни, — грозно пробурчал Фоня. Но опасные огоньки в глазах погасли. — Колонна, стой! — скомандовал он в рацию, и три идущих за их машиной джипа, битком набитые бандитами, остановились.

Сидевшие на лавочке у Фониного подъезда старушки с удивлением и опаской смотрели на громоздкие черные машины, из которых, точно горох, посыпались рослые парни. Они вежливо поздоровались с важно прошедшим мимо Фоней, но он даже не удостоил их ответом.

Собрав вокруг себя бандитов, он, подражая Кроту, тихо и неторопливо отдавал распоряжения:

— Значит, так. На крышу и по углам дома наблюдение. Остальным разбиться на тройки. Нет, лучше на пятерки — волчара уж больно опасный. И все подвалы, чердаки, подъезды, собачьи будки, бля, в радиусе, — выговорив это ученое слово, Фоня довольно усмехнулся, — двух кварталов осмотреть. Пройти по подъездам, звонить во все квартиры и вежливо, ВЕЖ-ЛИ-ВО спрашивать, не видел ли кто эту харю. — Фоня раздал фотографии и с сомнением оглядел братков. — Поскольку на ментов вы не тянете, будете говорить, что чувак должен денег и прячется. — Фоня помолчал. — Про награду, что Крот обещал, вы знаете, так что землю ройте, но лоха этого мне достаньте.

Фоня Зверь оставил водителя и пятерых бойцов. Оставшись одни, они залезли в салон джипа и, включив кондиционер, рацию и магнитолу, закурили.

— А какого, говоришь, цвета «Лексус»? — спросил Фоня, глубоко затягиваясь и пуская кольцо дыма.

— Зелёный металлик, — ответил молодой водила, завистливо наблюдавший за толстым дымным кольцом, медленно расползавшимся по лобовому стеклу.

— Мой любимый цвет, мой любимый размер! — мечтательно проговорил Фоня.

Если бы он был внимательнее, то заметил бы шевеление за почерневшим от дождей забором у старого дома. Обратил бы внимание на двух парней в потертых спецовках, неторопливо бредущих по тротуару вдоль дома. В руках одного из них была объемистая спортивная сумка. Но перед глазами Фони ослепительно сверкала и переливалась золотисто-изумрудная мечта.

Ожила рация.

— Говорит третий. Фоня, вы что там, ослепли на хер?! — спросила она. — Мимо вас прошли двое и полезли чегой-то в подвал.

Фоня на минуту задумался, затем, довольный своей сообразительностью, рассмеялся:

— Не бзди, третий. Там канализацию прорвало. Это сантехники, наверное, ремонтировать полезли. — И спросил у водителя: — А передача у нее какая, простая или автомат?

— …Автомат? Конечно, положил. Даже два — «скорпион» и чешский «мини-узи». — Аркадий обиженно посмотрел на Ваху Килоева, потом опасливо покосился на три раскорячившихся на снегу джипа, за тонированными стеклами которых угадывались человеческие силуэты.

Аркадий Лосев, коренной ясеневский москвич, познакомился с застенчивой темноглазой девушкой, учась на филфаке Московского государственного университета, и влюбился в нее с первого взгляда, да так крепко, что, когда она, дагестанка из старинного почтенного рода, привыкшая к горам и солнцу, наотрез отказалась жить в маленькой двухкомнатной квартире Аркадия вместе с его вечно брюзжащими родителями, он без колебаний рванул вместе с ней в Дагестан.

Нужно сказать, что поначалу в большой семье Ирис Загаевой чужака приняли довольно прохладно. Даже хотели сначала побить камнями, увидев, что к моменту их приезда живот девушки уже заметно округлился.

Ирис прижалась к нему всем телом и сказала, что умрёт вместе с ним. Она не плакала.

Тогда старейшины поговорили с ними, заглянули им в глаза и увидели там великую любовь, которая нечасто выпадает двоим на земле. И простили их.

Простили, но по-прежнему с некоторым презрением и недоумением смотрели на Аркадия, словно на некую вещь, выбросить которую вроде бы жалко, а что с ней делать непонятно.

Но любовь позволяет совершать настоящие чудеса, и убежденный атеист Аркадий принял ислам. На свадьбе, в мечети, он попросил муллу разрешить ему взять фамилию жены. Тот почесал в затылке и согласился.

С того дня мужчины стали первыми заговаривать с Аркадием Загаевым и угощать его сигаретами. И женщины больше не отворачивались при встрече с ним на улице.

Спустя некоторое время зачастил в их дом хорошо одетый, важный старик, чей «Мерседес» смотрелся на пыльной улице их поселка, как маслинка в стакане бормотухи.

Он часами болтал ни о чём, с привычной легкостью перескакивая в разговоре с немецкого на английский. Хорошо знавший эти языки, недоумевающий Аркадий почтительно отвечал, понимая, что неспроста всё это.

Через некоторое время неожиданно для себя парень оказался в тренировочном лагере, где целыми днями их заставляли бегать, прыгать, стрелять и делать ещё массу непонятных и бесполезных, с его точки зрения, вещей. А ещё через некоторое время Аркадий с удивлением понял, что получается все это у него довольно хорошо и что все это безобразие ему даже нравится. Он только сильно скучал по жене.

Неделя проходила за неделей, и, когда его тоска достигла предела, в лагере появился человек с глазами цвета грязного льда. Он назвался Али, доходчиво объяснил Аркадию, что жена его никуда не денется, и увёз его в Москву.

— Морока мне с тобой, — недовольно буркнул в трубку Званцев. — То вертолёты у тебя падают, то дома горят, как свечки. Бардак! — генерал посопел в трубку. — Короче, жди областную комиссию. Там и ФСБ, и МЧС, ну и наше начальство, само собой.

— Какой бардак, товарищ генерал? — холодея, проговорил Рулев. Он ощутил внутри, где-то внизу живота, противную мелкую дрожь. Непослушная телефонная трубка так и норовила выскользнуть из разом вспотевшей ладони. — Да что вы! Обычная рутина, мы сами бы все расследовали в лучшем виде. Под вашим мудрым руководством, а?! Может, как-нибудь переиграть все это?!

— Не получится, — устало вздохнул Званцев. — Я уж все свои связи использовал. Ты же знаешь, я во всём этом дерьме тоже по уши. Так что ты в больницу ляг, что ли. И больничный выпиши задним числом, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю, болен был. — Генерал помолчал, а майор отчетливо представил себе, как Званцев, сутулясь в кресле, крепко трет ладонью большую, лысую, шишковатую голову. — Вчера договорился в областном госпитале с главврачом, отлежусь с месячишко. Да хер ли толку, — в голосе генерала звучала безнадежность. — Если выплывет история с «Красным, фонарем», меня и на пенсию выкинуть не успеют. Моя лярва живьем сожрет и генеральские похороны устроит, чтобы в эффектном трауре покрасоваться. Так что подтирай, зачищай, мойся душистым мылом, готовься, одним словом.

Дорогой японский «жучок», установленный в трубку майорского телефона одним из боевиков Али во время их наскока на городское отделение милиции, услужливо донес генеральские слова до ушей оператора, круглосуточно дежурившего в потайной комнате офиса фирмы «Аверс». Поколебавшись, оператор позвонил Магомедову. Магомедов позвонил Али.