Борис Шпилев - Бандитский век короток

Уже скрылся за поворотом «Красный фонарь», а сидящий за рулем Алексей все еще не мог прийти в себя от неожиданной встречи, сулившей ему большие неприятности.

— Чего задумался? На Светку запал? — нарушил паузу дремавший на заднем сиденье Глеб Федорович. — Хороша зараза, что говорить… А ты, Серёга, часом, не импотент?

— Почему импотент? — обиделся Гром.

— Ну, как же. Тебя эта шалава и так и сяк обхаживала, а ты ни в какую.

Алексей догадался, что комната, в которой находились они со Светланой, была оборудована системой наблюдения. Наверняка просматривались и другие помещения «хитрого домика».

Гром подумал, что, записывая на пленку любовные утехи высокопоставленных завсегдатаев «Красного фонаря», бандиты получают первоклассный компромат.

— Так что, Серёга, ты импотент или голубой? — посмеивался Тихомиров.

— Ни то ни другое, шеф, — с наигранным простодушием пожал плечами Гром. — Просто я подумал, что не время и не место расслабляться, когда я в любой момент могу вам понадобиться.

— Ну-ну, молодец! — с уважением посмотрел на него Тихомиров. — Ты вот что, ты в свой выходной заезжай сюда. Оттянешься со Светкой по полной программе. Бесплатно… в виде премии.

В ночь с пятницы на субботу приснился Грому сон. Будто сидит он за праздничным столом у себя дома и учит младшего братишку Серёжку, как ловчее выщелкивать обойму из газового пистолета, который он, Гром, привез мальцу из Чечни.

Мама, радостно раскрасневшаяся, кутается в подаренную узорную шаль и испуганно ахает, пытаясь отобрать у Серёжи опасную игрушку. Она сидит рядом с Алексеем, гладит его по плечу, целует в рано поседевший висок, все старается дотронуться до него, словно не верит до конца в его возвращение. Она улыбается, но слезы текут по ее разом помолодевшему лицу.

— Господи, Лёшенька, похудел-то как.

— Не реви, мать, — важно прерывает её отец. — Чай, не в санаториях твой сын прохлаждался. Главное, что живой, а мясо нарастёт.

Гром видит, что отец тоже очень взволнован. Чтобы скрыть волнение, Иван Михайлович надевает очки с толстыми стеклами. Бережно держа драгоценный подарок Грома в искалеченных ранним артритом пальцах, отец медленно разбирает гравированные золотом на чубуке иностранные буковки.

— «Дунхил», — уважительно произносит он.

— «Данхил», батя, — смеется Гром. — Надо говорить — «Данхил»…

— Ты меня поучи ещё, — бурчит Иван Михайлович в седые усы, но видно, что он очень доволен подарком.

— Как написано, так и говорю.

— А где у нас Олька? — внезапно спохватывается Алексей. — Я ей тоже знатный гостинец привёз.

За столом повисает тяжелая, неловкая пауза.

— Так нет её, — как-то растерянно и вроде бы даже с укором говорит отец.

— Как нет, почему? — недоумевает Гром.

— Потому что мы мёртвые, Лёшенька, — тихо говорит мать. — А она живая. Мёртвые с живыми не живут.

Только сейчас Алексей с ужасом замечает, что между ним и близкими словно повисла пелена. Он хочет прикоснуться к плечу матери, но рука вязнет в туманной дымке. Гром видит смертную синеву вокруг материнских глаз и губ, видит, как отслаивается плоть с отцовских пальцев, держащих трубку, и белеет сквозь гниль сахарно-белая кость.

— Ты присмотри там за Оленькой, Лёша. Плохо ей. Умрет она скоро, если не поможешь ей! — говорит мать, голос её становится все тише, тоньше. Вскоре он слышит только тихий звон. Потом — тишина. Опять звон.

Из-за двери слышен сонный голос Софьи Эрастовны:

— Сеггей, немедленно возьмите тгубку.

Окончательно проснувшийся Гром придвигает поближе стоящий на тумбочке у кровати телефон и вслушивается в потрескивающую тишину. Сознание пронзает дикая мысль — вот сейчас он снова услышит материнский голос. Но вместо этого незнакомый, хрипловатый баритон вежливо спрашивает Сергея Юрьевича:

— Это я, чего надо? — не очень вежливо отвечает Гром.

— Ла Фудр. Тайник. Сообщение, — медленно и раздельно произносит голос. Звучат гудки отбоя.

Недоуменно пожав плечами, Гром кладет трубку и вновь погружается в сон. И там, на грани яви и сна, Алексей возвращается в прошлое.

Вспомнилось и приснилось ему, как сбегали они с Витькой Рулевым с последнего урока, забирались на древний дуб, стоявший на школьном дворе, и, подложив под тощие зады портфели, открывали зачитанную до дыр книгу Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада».

И пел соленый ветер в ветвях-мачтах. И плыли мальчишки, плавно покачиваясь, по бескрайнему зеленому морю листвы. Они называли старый дуб именем пиратского корабля — «Ла Фудр», что в переводе с французского означало «Молния». В неприметном дупле дерева друзья оставляли друг другу тайные послания.

В эту ночь Гром уже не уснул. Он до самого утра ворочался в постели, пытаясь догадаться, что же хочет сообщить ему майор таким странным способом.

Утро выходного дня выдалось на редкость мерзкое. Холодный ветер с трудом ворочал в воздухе мокрую снежную крупу, которая совсем не хотела летать, а оседала под ногами вязкой кашей. Тяжелые, свинцово-серые тучи низко нависли над крышами.

Проклиная на чем свет стоит Тихомирова, которого в выходной день, с утра куда-то несут черти, Гром остановил машину у подъезда шефа. Алексей вылез из тёплого салона «Мерседеса», и его сразу же пробрал до костей противный мелкий озноб.

— Заболеваю я, что ли? — стуча зубами, пробормотал Гром. Он поднял воротник и вытянул из кармана мятую пачку сигарет, по привычке подозрительно косясь на стоящие у подъезда старенькие «Жигули»-«копейку» с тонированными стеклами. Алексей зажал в зубах сигарету, но на ветру спичка погасла, не успев загореться.

Чертыхнувшись, Гром отвернулся, сутулясь, подставив ветру спину, скрыл в ладонях трепетный огонек и поэтому не увидел, как за его спиной бесшумно опустилось затемненное стекло.

— Когда был звонок? Почему не сообщили сразу же? — задушенным, свистящим шепотом сквозь зубы процедил Магомедов. Лицо бизнесмена побагровело от гнева, он рванул ворот шёлковой сорочки и бросил в рот таблетку валидола.

— Вчера вечером, в 22.15, — съёжился секретарь. Избегая встречаться взглядом с Магомедовым, молодой человек рыскал глазами по сторонам, словно искал в просторном кабинете место, способное укрыть его от хозяйского гнева. Ничего, по-видимому, не найдя подходящего, секретарь потупился и, глядя на носки своих сверкающих туфель, забормотал:

— Нурсултан Дамирович, но вы же сами вчера распорядились, что у вас важная встреча и чтобы не беспокоили вечером…

— Распорядился, да?! — с усталой ненавистью посмотрел на секретаря дагестанец. — А я тебе, козлу, не говорил, что вся информация по Лобанову должна поступать ко мне немедленно, в любое время дня и ночи? — Магомедов поморщился и помассировал левую сторону груди.