Бен Элтон - До последнего звонка

Наверное, Хелен была в Сети, когда Ньюсон отправил сообщение, потому что она тут же ответила.

«Огромная и ужасная рана! Неужели я была такой ханжой? Неудивительно, что ты бросил меня на той дискотеке на Рождество. Как насчет завтра? „Питчер энд Пиано“, Сохо, в восемь? Соглашайся или предложи что-то другое».

До чего же странная и неясная планета — эта Всемирная паутина, где можно настолько открыто общаться с призраками из прошлого, которых нигде не видно, но которые могут оказаться у тебя за стенкой. Это одновременно возбуждает и бодрит.

Возбуждает? Еще как, потому что мозг Ньюсона неизбежно обратился к сексу. Казалось, он мог работать только в этом направлении. Хелен никогда не была подругой Кристины, но у нее были прикольные огромные ботинки и короткая стрижка. Она была пухленькой, но привлекательной, и если заглянуть под мешковатую одежду, что однажды удалось сделать Ньюсону, она была фигуристой, несмотря на подростковый жирок Ньюсону особенно запомнились ее груди, потому что однажды он держал их в руке, и если бы его попросили описать их, он назвал бы их дерзкими. Возможно, у всех девчонок в четырнадцать лет дерзкие груди. Может быть, и так, Ньюсон вряд ли сумел бы провести серьезный статистический анализ из-за отсутствия опыта. Но груди Хелен точно были дерзкими. Он закрыл глаза и снова увидел их. Гладкая, упругая мягкая кожа, почти восковая на ощупь, и пухлые соски. Это было ее отличительной чертой. Очень необычные и потому притягательные. Ньюсон задумался, как повлияло время на эти дерзкие грудки.

Он написал: «Согласен», и свидание было назначено.

— Она тебя бросила? — спросила Наташа. — Значит, она была твоей девушкой?

— Насколько я помню, нет. То есть она была моим другом и я с ней целовался, но я не помню, чтобы у меня было ощущение, что это серьезно и официально.

— Она позволяла тебе ее лапать?

— Ну-у…

— Ага. Я так и думала.

— Всего один раз. Это было в ту ночь, когда Артура Скаргилла арестовали у завода «Оргрейв» и мы просто из себя выходили от злости.

— Господи, кажется, я слышу оправдания.

— Мы тогда во всем винили Тэтчер.

— Она позволила тебе облапать себя сверху или сверху и снизу?

— Только сверху.

— Через одежду или под одеждой?

— Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.

— Не дури. Это важно.

— Хорошо. Под одеждой. Всего чуть-чуть.

— Только под блузкой или под блузкой и лифчиком?

— Я правда не помню.

— Не будь идиотом. Все это помнят.

— Хорошо. Под лифчиком.

— Могу тебе сказать, что, когда тебе четырнадцать, позволять парню запускать себе руку в лифчик — это очень серьезно, особенно если ты ответственная и скучная девица, как ты эту Хелен описываешь.

— Она не была скучная. Дело просто в том, что твое поколение наплевало на политику…

— Вы нажирались тогда?

— В четырнадцать лет? Нет, конечно.

— Черт, а мы — да.

— Девяностые годы очень отличаются от восьмидесятых. Мы засеяли почву, а вы пожали плоды. Слушай, я пришел к ней, когда ее родителей не было дома. Я зашел, потому что мы собирались издавать школьный журнал. У нас было собрание редакторов.

— Только ты и она?

— Да. Она собиралась быть редактором, а я главным журналистом, ну то есть единственным журналистом.

— Господи, вы были той еще парочкой зануд.

— Нам казалось, что мы круче всех. Единственные достойные персонажи в школе.

— Это точно.

Ньюсон отчетливо помнил тот вечер. Их с Хелен переполняли безумные мечты о создании невероятно успешного и влиятельного журнала. Затем они включили новости, а там все стояли на ушах, показывали, как полиция дерется с шахтерами, потом сюжет о голоде в Эфиопии. Их так расстроила и разозлила вся эта несправедливость, и вдруг Хелен попросила обнять ее.

— Она попросила тебя ее обнять? — спросила Наташа.

— Кажется, именно так оно и было, братская солидарность, так сказать, а потом одно за другим, и понеслось…

— И вдруг у тебя в руках оказались ее груди?

— Именно так.

— Если она попросила тебя обнять ее, значит, ты ей очень нравился.

— Ерунда.

— Не ерунда.

— Она просто хотела обняться.

— Никто никогда не хочет просто обниматься.

Они снова были в Кенсингтоне и Челси, но на этот раз на севере от реки, шли мимо прекрасных старинных домов с белыми колоннами по Онслоу-Гарденс.

Перед одним из домов столпилась пресса.

— Опять доктор Кларк, — сказал Ньюсон. — Патологоанатом из Челси все еще разбирается с той аварией, так что будь добра — не давай выхода своей раздражительности.

— У меня с ней нет проблем. Это у нее со мной проблема.

Жертву звали Фарра Портер, и до своей преждевременной кончины она была восходящей звездой Консервативной партии. Привлекательная блондинка, которой не исполнилось и тридцати лет. В прошлом году на конференции в Брайтоне она стала центром внимания, живым доказательством того, что консерватизм снова был молод и динамичен.

— Единственное, что в Фарре Портер было молодым, так это ее возраст, — заметил Ньюсон. — С политической точки зрения она просто неандерталец. Вешать, пороть, съесть всех черномазых детей с кашей и отправить всех черных на родину.

— А я думала, что она нормальная. Взять хотя бы ее стиль. И ты должен признать, что у нее были классные туфли.

И снова Ньюсону пришлось признать, к своему стыду, что наблюдение, которое показалось бы ему абсолютно глупым, выскажи его кто-нибудь другой, в устах Наташи было просто потрясающим и незабываемым. Ну почему, недоумевал он, стоит ему только увлечься девушкой, как он тут же начинает растворяться в каждом ее слове и поступке?

— Я не могу серьезно относиться ни к одному политику, который настолько обеспокоен своим загаром, — заметил он.

— Это мир прессы. Презентация очень важна. Нужно соответствовать, тебе не кажется? — ответила Наташа.

У Фарры Портер был знаменитый загар, это была ее марка. Когда она выиграла дополнительные выборы в Фулеме, заголовок в «Сан» кричал: «ШОКОЛАДКА». Она появилась на вечеринке в честь своей победы в маленьком черном платье от Версаче, с открытой спиной, разрезанном спереди до пупка и по бокам от бедра до подмышки. Почти каждый сантиметр ее элегантных стоячих грудок был на виду, и было абсолютно очевидно, что она загорала без лифчика. За одну ночь это платье превратило Фарру Портер в главное достоинство консервативной партии, в политика с большой буквы, самую признаваемую фигуру парламентской партии, даже более известную, чем сам ее лидер. Ее броский вид заставил лейбористскую партию заняться поисками жемчужины, которая затмила бы Фарру Портер.

— Она классно выглядела и вообще была прикольной, — настаивала Наташа. — Если бы у меня было достаточно времени и денег, может, у меня был бы загар не хуже.