Аллан Фоллсом - День исповеди

Отвернувшись от окна, он окинул взглядом помещение. С credenza на него взирал не мигая мраморный Александр, и Палестрина чуть ли не с тоской ответил на его взгляд.

Затем, повинуясь внезапной перемене настроения, он подошел к столу, сел в кресло и поднял трубку телефона. Включив защиту линии, он набрал номер и немного подождал, пока автоматический коммутатор в Венеции переадресует звонок на такое же устройство в Милане, откуда вызов уйдет через Гонконг в Пекин.

Щебетание сотового телефона сразу вырвало Чень Иня из чуткого сна. К третьему звонку он уже выбрался из кровати и подошел голышом к столу в своей спальне, находившейся над цветочным магазином.

— Да, — сказал он по-китайски.

— Пришел приказ на доставку в края рыбы и риса, — сказал по-китайски же голос, измененный электроникой до полной неузнаваемости.

— Понятно, — ответил Чень Инь и положил трубку.

Палестрина позволил трубке соскользнуть в гнездо, а потом медленно повернулся вместе с креслом, чтобы в очередной раз посмотреть на мраморного Александра. Выбирая следующее озеро, он воспользовался давним знакомством Пьера Веггена с Янь Е; тот осторожно, исподволь выяснил множество подробностей о повседневной жизни китайского банкира, о его друзьях и родственниках. Плодородный, с мягким климатом, процветающий район, носящий название «край рыбы и риса», находился немного южнее Нанкина, и отравителю Ли Вэню хватило бы нескольких часов, чтобы добраться туда. Озеро называлось Тайху, а город на нем — Уси.

Гарри почувствовал, как «мерседес», отъезжавший от контрольного пункта, с готовностью отозвался на нажатие педали акселератора, и взглянул в зеркало. Позади он увидел свет ртутных ламп, множество красных огоньков тормозивших около поста автомобилей, которые двигались на север, и темные массы армейских грузовиков и бронетранспортеров карабинеров. Этот большой кордон был устроен в двух часах езды к югу от Милана. В отличие от пограничного поста в Кьяссо, где им без слов помахали, разрешая проезд, здесь пришлось остановиться, вооруженные до зубов солдаты подошли к машине с обеих сторон, но в этот момент офицер заметил номерные знаки, что-то крикнул солдатам, указал на священников, сидевших впереди, и жестом дал понять, что дорога открыта.

— Ну ты и умник, — ухмыльнулся Дэнни, когда машину окутала темнота и ее пассажиры вновь почувствовали себя в относительной безопасности.

— Ты о том, что я помахал этому парню в знак благодарности?

— Да, о том, что ты ему помахал. — Дэнни оглянулся на Елену и вновь ухмыльнулся. — А если бы ему это не понравилось и он решил бы выволочь нас наружу? Что тогда?

Гарри взглянул на брата.

— В таком случае ты объяснил бы ему, что происходит и за каким чертом нас несет в Рим. Может, тогда они послали бы с нами полк-другой.

— Гарри, ни один полк не войдет в Ватикан. Ни итальянской армии, ни любой другой.

— Ну да, только ты… и отец Бардони… — задумчиво проговорил Гарри.

Дэнни кивнул.

— Да. Я и отец Бардони.

Палестрина выбрался из задней двери «мерседеса» в туманную предрассветную тьму. Один из одетых в черные костюмы молодцов Фарела окинул настороженным взглядом пустынную улицу, пересек тротуар и распахнул перед кардиналом дверь старинной церкви. Затем он отступил к машине, и госсекретарь Ватикана вошел внутрь один.

Шаги Палестрины, направлявшегося к алтарю, гулким эхом отдавались под древними сводами. Кардинал перекрестился и преклонил колени рядом с единственным в этот час посетителем церкви — одетой в черное женщиной с четками в руке.

— Святой отец, со времени моей последней исповеди прошло уже много времени, — сказала женщина, даже не взглянув на подошедшего к ней. — Могу я исповедаться вам?

— Конечно.

Палестрина еще раз перекрестился и встал. После чего они с Томасом Добряком направились в полумрак исповедальни.

Роскани спустился по лестнице и вышел на улицу. Его одежда выглядела так, будто ее жевали, лицо покрывала густая щетина, и он страшно устал. Настолько устал, что не мог думать нормально. Но больше, чем усталость, ему мешало думать бешенство, обуявшее его из-за того, что ему все время лгут, причем лгут даже те женщины, которые, по крайней мере с виду, должны были бы являть собой образцы порядочности. Во-первых, мать Фенти, а теперь здесь, в Лугано, скульпторша и художница синьора Вероника Ваккаро, взбалмошная особа средних лет, упорно утверждавшая, что ничего знать не знает о беглецах, и напрочь отказывающаяся замечать его попытки опровергнуть ее версию.

На вертолетную площадку Лугано Роскани отвез старший следователь местной полиции; именно он первым допросил Веронику Ваккаро и теперь представил коллеге из сопредельного государства полный протокол допроса и обыска дома, который провел, не запрашивая ордера. Никаких признаков того, что в доме во время непродолжительного отсутствия синьоры Ваккаро кто-то жил, найти не удалось. Однако соседи сообщили, что накануне днем возле входа в дом непродолжительное время стоял белый микроавтобус с надписью на дверях. Двое мальчишек, вытащившие своих собак погулять во время вчерашнего ночного дождя, сказали, что видели «ба-аль-шущую машину» — «мерседес», гордо поправил приятеля мальчик постарше, — которая стояла перед этим домом, когда они выходили на улицу. Когда же они вернулись, машины уже не было. А синьора Ваккаро обладала несокрушимым алиби, заключавшемся в том, что она вернулась домой лишь за несколько минут до прибытия полиции — после поездки на этюды по Альпам.

Не лучше были успехи Кастеллетти и Скалы, завершивших работу в Белладжио допросом монсеньора Жана Бернара Дальбуа, француза по происхождению, приходского священника церкви Святой Клары, и его причта, священников и мирян. Единственный результат — все наотрез отказались сознаться, что кто-то отвечал на телефонный звонок из Сиены накануне в двадцать минут пятого ночи. Звонок, сделанный с сотового телефона матери Фенти.

Лгут! Все до одного — лгут!

Но почему?!

Этот вопрос сводил Роскани с ума. Любой из них мог загреметь в тюрьму, и надолго. И все же никто не проявил ни малейшей слабины. Кого же или что они защищают?

Выйдя из дома Вероники, Роскани в одиночестве побрел по улице. Район был тихим, его жители еще спали. В отдалении раскинулось озеро Лугано, отсюда его вода казалась абсолютно гладкой, без единой рябинки. Что он тут делает? Ищет нечто такое, что могли пропустить все остальные? Пытается в очередной раз продемонстрировать унаследованную от отца бульдожью хватку? Топчется на месте, рассчитывая, что в голову придет подходящий ответ? Или у него возникло ощущение, что нужно выйти на улицу? Вроде того, как если поднесешь магнит к куче опилок, то из нее выскочит потерявшийся гвоздь. Отбросив прочь все догадки, Роскани сказал себе, что вышел ради свежего воздуха, ради момента assoluta tranquillita. Он вытащил из кармана початую пачку сигарет, снова вставил незажженную сигарету в угол рта и повернул обратно, к дому.